— Все готово. Разрешение мы получили. Завтра встретимся в Каркассоне с адвокатом Ласкомбов. Как только выясним, каковы твои права на это имение, сделаем окончательные распоряжения. — Он прищелкнул пальцами: — Все просто!

Он потянулся к тумбочке, его мышцы заметно напряглись под белой кожей. Добыв портсигар и спички, он зажег две сигареты и протянул одну Изольде.

— Не все согласятся принять нас, — сказала она. — Мадам Боске, мэтр Фромиляж…

— Пожалуй, — пожал плечами Анатоль. — Но неужели ты так дорожишь их мнением?

Изольда не ответила на вопрос.

— У мадам Боске есть причины для возмущения. Если бы Жюль не вздумал жениться, имение досталось бы ей. Она может даже опротестовать завещание.

Анатоль покачал головой.

— Что-то мне подсказывает, что, если бы она намеревалась это сделать, то сделала бы сразу после смерти дяди и оглашения завещания. Давай, прежде чем пугать себя воображаемыми сложностями, узнаем сперва, что говорится в приложении к завещанию. — Он глубоко затянулся. — Я признаю, что мэтр Фромиляж вряд ли одобрит нашу скоропалительную женитьбу. Он, возможно, будет против, хотя мы и не кровные родственники, но разве это его дело? — Он пожал плечами. — Да и он смирится, дай только время. По самой своей сути Фромиляж прагматик. Он не захочет обрывать связи с имением.

Изольда кивнула, но Анатоль подозревал, что это больше из желания с ним согласиться, чем потому, что он ее убедил.

— И ты по-прежнему думаешь, что нам следует здесь жить? Не скрыться в анонимности Парижа? — спросила она.

Анатолю вспомнилось, как болезненно переносила Изольда каждое возвращение в город. Как она превращалась в собственную тень. Каждый запах, каждый звук, каждый вид причинял ей боль, напоминая о связи с Константом. Он не мог бы так жить и сомневался, что смогла бы она.

— Да, если это окажется возможным, я думаю, нам стоит поселиться здесь. — Он помолчал, нежно положил руку на ее чуть располневший живот. — Особенно, если ты не ошиблась. — Он смотрел на нее, и глаза его сверкали от гордости. — Я все еще не могу поверить, что стану отцом!

— Еще рано, — нежно сказала она. — Очень рано. И все-таки я не думаю, что ошиблась.

Она накрыла его ладонь своей. Оба лежали и молчали.

— Ты не боишься, что нам придется поплатиться за ту гадкую проделку в марте? — прошептала она.

Анатоль недоуменно нахмурился.

— С клиникой. С притворством, будто мне пришлось… прерывать беременность.

— Ничуть не боюсь, — твердо сказал Анатоль.

Она снова замолчала.

— Ты можешь дать мне слово, что твое решение не возвращаться в столицу никак не связано с Виктором? — наконец сказала она. — Париж — твой дом, Анатоль. Ты действительно хочешь навсегда покинуть его?

— Сколько раз уже мы это обсуждали, — отозвался он. — Но если тебе легче от повторений, еще раз заверяю тебя, что считаю Домейн-де-ла-Кад самым подходящим для нас домом. — Он перекрестился. — И Констант тут ни при чем. И Париж тоже. Здесь мы сможем жить простой, тихой жизнью и ничего не бояться.

— И Леони?

— Да, я надеюсь, что она захочет поселиться с нами.

Изольда молчала. Анатоль чувствовал, как напряглось все ее тело, словно готовясь к схватке.

— Почему ты позволяешь ему сохранять над тобой такую власть?

Она закрыла глаза, и Анатоль тотчас же пожалел, что высказал свои мысли. Он знал, что Изольда остро чувствует, как раздражает его постоянное присутствие Константа в ее мыслях. В самом начале их романа он признался, что ее непрестанный страх перед Константом заставляет его чувствовать себя неполноценным. Словно в нем не хватало мужества, чтобы изгнать призрак прошлого. Он позволил тогда прорваться своему раздражению.

И знал, что после того случая она решила молчать. Не потому, что воспоминания о перенесенных мучениях меньше терзали ее. Теперь он понимал, что память об оскорблениях живет дольше, чем телесные раны. Но чего он до сих пор не мог постичь — это откуда в ней такое чувство стыда. Она не раз пыталась объяснить ему, как унизительны воспоминания о насилии. Что она чувствует себя опозоренной своими же чувствами, оскверненной тем, что могла так обмануться, полюбить такого мужчину.

В самые мрачные минуты Анатоль опасался, что Изольда уверена — из-за той случайной ошибки она навсегда утратила право на будущее счастье. И его огорчало, что, несмотря на все принятые им меры безопасности — вплоть до спектакля, разыгранного на кладбище Монмартра, — она все еще испытывает страх.

— Если бы Констант нас искал, мы бы уже об этом узнали. Он не пытался скрыть свои недобрые намерения в начале года, Изольда. — Анатоль помолчал. — Он знал твое полное имя?

— Нет, не знал. Нас познакомили в доме общих друзей, где всех звали просто по имени.

— Он знал, что ты замужем?

Она кивнула.

— Знал, что мой супруг живет в сельском имении и терпимо относится к необходимой мне доле независимости, при условии, что все делается тихо, в рамках благопристойности. Мы этого не обсуждали. Но когда я сказала ему, что ухожу, то сослалась на необходимость уехать к мужу.

Она вздрогнула, и Анатоль понял, что она вспоминает ту ночь, когда он едва не убил ее.

— Констант никогда не знал Ласкомба, — продолжал он, возвращаясь к своей мысли. — Ведь это так?

— Он не был знаком с Жюлем.

— И адреса не знал: никакой связи, кроме квартиры на улице Фидо?

— Не знал. — Она помолчала. — Во всяком случае, не от меня.

— Ну, тогда, — заключил Анатоль, словно подводил итог доказательству, — со времени похорон прошел не один месяц, так? И за это время ничто не нарушало нашего покоя.

— Не считая того, что на тебя напали в пассаже «Панорам».

Между бровями у него пролегла складка.

— К Константу это не имело никакого отношения, — тут же возразил он.

— Но ведь они не взяли ничего, кроме старинных часов твоего отца, — заспорила она. — Что это за воры, которые оставляют набитый франками бумажник?

— Просто я неудачно подвернулся, — твердил он. — Только и всего.

Склонившись к ней, он погладил ее по щеке тыльной стороной ладони.

— С тех пор как мы прибыли в Домейн-де-ла-Кад, я держу глаза и уши открытыми, Изольда. И не слышал ничего и не видел ничего подозрительного. Ничего, что могло бы хоть на мгновение дать повод для беспокойства. Никто о нас не расспрашивал. Никого чужого в окрестностях имения не видели.

Изольда вздохнула.

— А тебя не тревожит, что от Маргариты не пришло ни слова?

Он нахмурился сильнее.

— Признаться, тревожит. Мне очень не хотелось писать, после всех наших стараний скрыть свой след. Остается только думать, что это из-за ее увлечения Дюпоном.