Лебедь тоненько скулит, мелко перебирает ногами, бежит не за мной, а по периметру какого-то круга, в который он зайти не смеет. И становится очень видна граница этой загадочной зоны, Лебедь проводит ее крайне четко.

С минуту стою, чтобы успокоиться. Ну вот, я внутри… Ну и что?! Внимательно всматриваюсь – нет, во мху нет никого и ничего. Нет даже следов кого-то крупного; ближайшие несколько дней крупный зверь тут не проходил. Двигаюсь к тому, давешнему бревну. Да, это полусгнившая сосна, обгоревшая два или три года назад на пожаре, охватившем весь этот участок леса.

Пересекаю заколдованный круг, встречаясь с Лебедем на той стороне. Пес машет хвостом, очень рад, но в круг по-прежнему не идет. А я еще раз пересекаю круг, и все пытаюсь найти – ну что же в нем такого необычного?! Участок леса и участок леса. Всего несколько сосен возвышаются в заколдованном пространстве, и я внимательно осматриваю их кроны. И там ничего… Или кто-то ходит вдоль ствола, чтобы я его не увидел? Но тогда Лебедь предупредил бы. И вообще Лебедь ведет себя предельно странно: будь здесь что-то опасное, пусть даже очень необычное, собака облаяла бы все крупное, движущееся, затаившееся. Лебедь, похоже, вовсе не видит здесь ничего, что следует облаять. Он очень напряжен и очень боится… Но не так, как он боится зверя.

Выхожу из заколдованного круга; все так же сторожко держа ружье, двигаюсь в сторону лагеря. Осудите меня, если хотите, – стараюсь держаться подальше от густых зарослей, от высоких и толстых деревьев, от промоин, переломов местности.

До лагеря – с четверть часа ходу, а ведь темнота сгущается, хотя и очень медленно. Через полкилометра Лебедь снова начинает вести себя обычно: не жмется к ногам, страшно мешая идти, и расслабляется. Почти в виду лагеря он даже отбегает, чтобы понюхать в кустах.

Когда я прихожу, как раз наступает самое темное время. Луна становится золотой и серебряной, высыпают звезды, холодает. Иней лежит на скамейках и на клеенке стола. Все уже давно легли, конечно.

А я сажусь за стол, вытираю скамейку от инея, наливаю почти холодного чая. Дело даже не в самом напитке: мне важно совершить обычные, привычные действия, совершаемые сто раз. Сесть под экспедиционным тентом за покрытый клеенкой стол, налить чая в железную кружку, посмотреть на лагерь, на палатки и на вытоптанную землю. И уже очень хочется спать.

И до сих пор я не имею никакого представления, что же так напугало Лебедя. Членам экспедиции я не сказал ничего: не те были у нас отношения. Но с тех пор я несколько раз рассказывал разным людям эту историю. Немногие просто пожимали плечами. Большинство уверяло, что все же там была лежка медведя, но только я ее не заметил.

Вот в это я не верю совершенно, потому что не заметить лежки медведя невозможно так же, как не заметить атомного взрыва. Разве что медведь шел тихо, охотничьим шагом, и не оставил следов. Но это была бы уже не лежка, это было бы только место, по которому прошел медведь.

Да и Лебедь вел себя совсем не так, как если бы почуял медведя. Ведь Лебедь – вовсе не просто большая деревенская собака. Лебедь – это охотничья лайка; зверовая собака, на счету которой несколько медведей. Лебедь не только не боялся зверей, он нападал на них, гонял их и умел задержать зверя, не пускать его, пока хозяин не сможет подойти и выстрелить наверняка.

Один великий теоретик по этому поводу долго рассуждал о космодромах космических пришельцев. Мол, кроется такой космодром под землей, его все равно не видно… По крайней мере, не видно таким, как я и как вы, дорогие читатели.

– Они там все в тонком виде, – рассуждал теоретик (он так и сказал – «в тонком виде»). – Их надо еще рассмотреть, а потом приманить…

И ударился в рассуждения о перелетах на континент Му, и о великих тайнах древних цивилизаций; например о том, как же они передвигали многотонные камни. Ясное дело, владели тайной антигравитации, а может быть, им камни возили пришельцы, прилетая вот с таких космодромов.

Я, помнится, очень огорчил теоретика, рассказав, как проводились эксперименты и как группа человек в двадцать легко тащит глыбу тонн в 5—6 с помощью деревянных катков. И не просто огорчил – я вел себя совершенно неприлично, осмелившись пожать плечами там, где надо было преисполниться почтения к тайнам антигравитации, круглым зеленым космодромам и самому теоретику.

Году в 1982 я узнал, что совсем неподалеку, в верховьях речки Ковы, известно несколько «поганых» мест. Называют их еще и «плохими» местами, и «заколдованными» – по-разному.

Каждое заколдованное место – это круг голой земли, проплешина в траве и мхе. Животные, забредающие в такие места, погибают – и домашние, и дикие. Собаки не идут в такие места, боятся их. Для людей такие места как будто не опасны… хотя кто знает? Вроде человеку возле этих проплешин некомфортно… Но кому же, интересно, сделается комфортно возле нескольких коровьих и оленьих туш, гниющих уже несколько недель?!

То, с чем столкнулся я, мало похоже на проплешину. Может быть, «поганое» место только начинало там формироваться? Но больше я на этом месте не бывал никогда и никаких необычных историй про остров Сергушкина никогда не слыхал. Так что предположение это чисто умозрительное, просто попытка хоть как-то объяснить свое приключение.

Удивительное место в лесу вспоминается мне как одно из переживаний в годы работ на Ангаре: так же, как ловля ельцов на голый крючок, синие воды Ангары, сосновые леса на островах над ярко-желтыми откосами или как иней, покрывающий столы и скамейки в конце июля.

А объяснения, скорее всего, я никогда не получу.

Эта история приключилась в 1978 году на Ангаре. В тот самый год, когда я вздумал погулять по острову Сергушкина, посмотреть на закат над шиверой. И было это в большом поселке Кежма, где, казалось бы, трудно случиться любому безобразию. Случилась она с человеком, который тоже работал на острове Сергушкина как старый-старый приятель Васи Привалихина.

Дело в том, что настоящей вечной мерзлоты на Ангаре еще нет, она начинается гораздо севернее. Но и на Ангаре в самых неглубоких ямках царит просто пронизывающий холод: такой, что в погребах трудно бывает хранить картошку. Этим и объясняется самое «забавное» в этой истории.

А началась история с того, что отец попросил Алексея вырыть погреб… Алеша не заставил себя ждать и лихо взялся за лопату. На глубине всего полутора метров, как выразился сам Алексей, «поперли покойники». То есть покойники никуда, конечно же, не «перли», а лежали себе тихо-спокойно и не трогали, не обижали никого. Но когда-то давно, лет двести назад, тут находилось деревенское кладбище, и вот теперь Алексей внезапно нашел сразу несколько погребений…

В климате Ангары покойники, конечно, не сохранились полностью, как сохраняются трупы в вечной мерзлоте. В свое время религиозных людей потрясла «нетленность» трупа Александра Меньшикова. По всем статьям, был он ужаснейший грешник, и никак не подобало его трупу стать нетленным, как святые мощи…