Боюсь, эти истории покажутся кому-то типичными рыбацкими рассказами. Но, во-первых, я не рыбак, и гордость «уловителя» сказочной рыбы мне не особенно свойственна. Да и стар я уже, чтобы врать.

Во-вторых, ну что поделать, если действительность бывает удивительнее всякой сказки. За год до всех этих событий, и тоже на Ангаре, я поймал нескольких ельцов… собственными трусами. Как? А вот так: кладешь, значит, трусы на дно, и придерживаешь руками. Ельцы начинают плавать непосредственно над трусами, и тогда задача одна: рвануть так, чтобы успеть выбросить ельцов на берег. Как правило, удавалось! Одна уха (из многих, съеденных за сезон 1977 года) была полностью сварена из рыб, пойманных таким способом.

Не хотите верить? Воля ваша.

Когда ходили вдоль острова искать другие стоянки, что-то крупное срывалось в кустах, топоча, уходило в глубь острова: лоси. На последней, самой дальней от лагеря стоянке находили помет какого-то крупного зверя, а в глубь острова вилась тропа, над которой в метре над землей уже смыкались ветки кустарников. На следующий день на коре сосен видны были метки: зверь вскинулся на дыбы, старался сорвать кору как можно выше, чтобы показать – вот такой я огромный.

Наверное, на остров мелкие животные попадали зимой, по льду реки; а крупные, скорее всего, через шиверу. Зимой медведи спят, а лоси и олени вряд ли захотят ходить по льду. А в низовой части острова проходила шивера – то есть место, где протока становилась уже и мельче и вода с ревом перехлестывала через камни. Это не водопад, даже не порог… шивера – и есть шивера. Эти метров сто, по бурному мелководью, мог пересечь крупный зверь; наверное, мог и человек, но, говоря по правде, я не пробовал.

А вид от шиверы открывался просто волшебный, особенно на закате. Золотая и розовая вода дробилась о камни, солнце садилось и никак не могло сесть за кручи коренного берега. Только движение воды на шивере колыхало сосновые лапы: ни ветерка, ни малейшего движения воздуха на протяжении всего заката. И красота. Редкая красота даже для летней Ангары.

Мы часто ходили к шивере в эти тихие закатные часы: просто побыть одному, посидеть, посмотреть на закат. А чтобы выйти к шивере, надо было проделать километра три по редкому сосновому лесу и через гарь. Даже если солнце садилось, светло было часов до двух ночи… А часов с трех утра становилось опять светло.

Через шиверу и просто вплавь через узкую, метров 100 протоку могли перебраться крупные звери. Кое-кто жил и на острове, и разумно было взять с собой ружье. А если человек с ружьем выходит из лагеря, за ним тут же увяжется и охотничья собака, Лебедь. Не мог же Лебедь допустить, чтобы кто-то с ружьем ходил в лес без него, пусть даже не стреляет и не охотится?!

Помахивая хвостом, Лебедь бежал по кочкарнику, через сосновое редколесье, и с ним было особенно надежно: мы знали, что Лебедь сумеет остановить и медведя, и лося.

Проблема была не в крупном звере, а самом что ни на есть мелком – в гнусе и в комарах. Днем-то ветер относил кровососов, но к вечеру ветер стихал; и когда человек шел через лес, над ним возвышался серый, мерцающий столб из тысяч и тысяч комаров, беспрестанно толкущихся в воздухе. Этот столб прекрасно различим на расстоянии, а зудение комаров слышится метров со ста, в волшебной-то тишине Севера. Причем человек идет тихо, по толстой подушке из мха, и зудение слышится еще до того, как услышишь дыхание или звук шагов. Подошел человек к тебе поближе, и видно, что вся его штормовка, вся куртка словно шевелится от насекомых.

В этот день все было, как обычно: мы с Лебедем дошли до шиверы, и после того, как я умыл горящее от укусов комаров лицо, немного посидели там. Вернее, я посидел на камнях, глядя на закат с одной стороны неба и луну со звездами на прозрачной темени второй, дивясь Северу, где солнце и луну на небе можно видеть сразу. А Лебедь побежал, понюхал камни и потом в кустах на кого-то громко тявкнул.

А обратно мы пошли где-то в полпервого ночи и прошли с километр, когда Лебедь вдруг повел себя странно. Огромная зверовая лайка внезапно встала, как вкопанная, и шерсть на загривке Лебедя поднялась дыбом. Тихо, вкрадчиво рыча, Лебедь пошел странной походкой – словно бы вдоль чего-то, куда ему не хотелось. Прошел метров пять и попятился прямо ко мне, сел возле ноги.

– Что там, Лебедь?!

Пес поднял ко мне исполосованную жуткими шрамами, страшную морду; в глазах его плескался темный ужас, невольно передаваясь и мне. И тут же собака снова уставилась на пустую площадку меж сосен – туда, откуда прибежала.

С первой минуты, как забеспокоился Лебедь, я тут же решил, что там медведь! Сдернул с плеча оружие, снял с предохранителя. С расстояния в пять метров заряд картечи из 12-го калибра валит небольшое деревцо, а потом картечь расходится «стаканом» диаметром сантиметров тридцать, и каждая картечина – это по сути небольшая пуля. Теперь эти смерти застыли в моих руках, внутри железных пустых палок, и послать их в зверя или человека я мог одним движением руки.

Но стрелять было совершенно не в кого. Было не совсем светло, но и вовсе не темно – северные сумерки светлые и без теней. Местность была видна по всему редколесью, метров на двести в каждую сторону.

Во все стороны, и сзади тоже, – ни малейшего движения. Я сделал шаг вперед, и тут же Лебедь, тихонько скуля, двинулся, но не впереди, не рядом – а за мной. Все тело огромного пса было напряжено, как струна, на морде застыло какое-то безумное и вместе с тем жалкое выражение; зверь шел, как будто пританцовывал. Я понял, что пес в любую секунду готов к битве не на жизнь, а на смерть, и к тому же ужасно боится. Но с кем драться?! Кого бояться?! Нигде никого, ничего. Мертвая тишина, дремотный покой леса в июльскую светлую ночь.

Вот я перешел какую-то невидимую, но для Лебедя понятную границу, и пес жалобно заворчал, заскулил. Делаю шаг назад, и Лебедь прижимается к моим ногам; я чувствую, как он мелко-мелко дрожит. И вот так – пригнувшись, стиснув ружье, постоянно натыкаясь на собаку, я постепенно начинаю понимать, какого именно куска земли боится Лебедь. Получается, что пес не хочет идти в эдакий круг диаметром метров сорок или пятьдесят. Глаза безумные, перепуганные, шерсть дыбом, все мышцы напряжены.

И хоть убейте, нет в этом круге ничего. Ничего и никого. Такие же сосны, такие же новые сосенки-подрост, такие же кочки и мох. Все прекрасно видно, нигде никакого движения. Кто-то длинный лежит, утонув во мху?! Нет, бревно. Что-то движется?! Нет, это мы с Лебедем движемся, перемещаемся и с разных точек видим одни кустики.

Нервы все больше на пределе, испуг собаки заражает все сильнее.

Хруст!!! Шорох!!!! Кто-то большой идет сзади! Круто поворачиваясь, скачком встаю к стволу дерева. Лебедь и ухом не повел, смотрит все в глубь непонятного пятна.

Уф-ф… Ничего и никого. Просто хрустнул сучок, сорвалась полусгнившая ветка. Вон она, мягко покачивается на кусте.

И тогда я решаюсь – иначе можно довести себя до такого, что потом не сможешь войти в лес. Стискивая зубы, вхожу внутрь проклятого «пятна». И ничего не происходит. Тишина, только я сам зашелестел кустами, примял мох на кочках.