«Один-семь-ноль!» — послышался снизу ответ.

«Держать один-шесть-пять».

Мы поворачивали, на этот раз медленнее, пока скопление мачт не стало у нас прямо по курсу. Командир прищурился и осторожно осмотрел плотную серую облачность. Он откинул назад голову и повернулся почти на целый круг. Самолеты нам вовсе не были нужны.

Объявили обед.

«Нет времени на это», — проворчал Командир. «Принесите его сюда».

Еду поставили на небольшие откидные сиденья, вделанные в ограждение мостика. Она оставалась там нетронутой.

Командир спросил Крихбаума о времени заката луны. Он явно хотел подождать до ночи и только тогда атаковать. До той поры нам абсолютно нечего было делать, кроме как нести вахту и поддерживать контакт с конвоем так, чтобы остальные подлодки можно было развернуть против конвоя.

Мало-помалу столбики дыма поднялись выше над горизонтом и переместились на правый борт.

«Смещаются направо», — сказал Крихбаум.

«Идут обратно», — согласился Командир. «Должно быть, они в балласте. Жаль — если бы они шли с грузом, было бы лучше».

«Видны на сию двенадцать мачт, Командир», — доложил второй помощник.

«Для разогрева сойдет». Командир позвал внизу: «Рулевой, какой сейчас курс?»

«Один-шесть-пять, Командир».

Командир вполголоса размышлял вслух: «Пеленг на конвой два-ноль, то есть истинный пеленг один-восемь-пять. Дистанция? Суда среднего размера, таким образом, примерно шестнадцать миль».

Наш кильватерный след пенился как шипучий лимонад. Небольшие белые облака в небе выглядели как беспорядочные шрапнельные разрывы. U-A пропахивала море, оставляя расходящиеся от носа лодки пенные усы.

«Они достаточно близко. На этот раз они от нас не ускользнут», — сказал Командир. «Все складывается удачно», — быстро добавил он. Затем он обратился вниз, к рулевому: «Руль право на борт. Держать курс два-пять-пять».

Дымы пароходов медленно проплыли налево, пока они не стали снова видны у нас по левому борту. U-A теперь была на курсе примерно параллельном ожидаемому курсу конвоя.

Командир опускал теперь бинокль лишь на короткие мгновения. Время от времени он что-то бормотал сам себе. Я случайно услышал странную фразу: «Никогда не сделают на заказ. . идут ведь неправильным курсом».

Другими словами, он предпочел бы полностью груженый конвой, направляющийся в Англию, не только из-за груза, но и потому, что преследование в этом случае приближало бы нас к дому. Он беспокоился о перспективе большого расхода топлива на полном ходу. Любой командир подводной лодки предпочитал такое преследование, которое приближало его к базе.

«Топливо…», — услышал я голос мичмана. Обычно он избегал этого слова, как будто оно было непристойным. Командир нахмурился и шепотом обменялся с ним несколькими фразами. В заключение проконсультировался со Стармехом, на лице которого было самое мрачное выражение.

«Я хочу, чтобы вы тщательно и дважды проверили все наши запасы топлива», — услышал я обращенные к нему слова Командира, и Стармех исчез внизу с проворством акробата.

Примерно через полчаса Командир отдал приказ — обе машины полный вперед, намереваясь выйти на курс конвоя до наступления темноты.

Шум работы двигателей усилился. Носовая волна поднялась выше.

Стармех появился как черт из табакерки. Его привела на палубу забота о своих запасах топлива. «Топлива на борту маловато, Командир», — произнес он скорбно. «Мы не сможем идти на таких оборотах больше, чем три часа».

Растрепанные далекие клубы над горизонтом постепенно слились и образовали жирное коричнево-охристое наслоение дымки. Мачты под ней напоминали медленно растущую щетину.

Командир опустил бинокль и затем повернулся к старшему помощнику. «Не давайте этим мачтам увеличиваться больше, чем они есть сейчас, Номер первый. Ни под каким видом». Затем он исчез в верхнем люке. Не столь проворно, как Стармех, подумал я, и последовал за ним вниз.

Внизу в центральном посту Крихбаум перенес наши изменения курса на большой лист миллиметровки. Он как раз вносил новый пеленг на неприятеля и дистанцию до него.

«Давайте посмотрим», — сказал Командир. «Понятно, это место, где они сейчас. Похоже, все складывается превосходно». Он повернулся ко мне. «Истинный курс конвоя станет ясен, когда мы нанесем дистанцию и пеленг через несколько часов». В его голосе послышалась нотка нетерпения. «Крихбаум, достань большую карту и давай посмотрим, откуда они идут». Склонившись над картой, он погрузился в монолог, произносимый невнятным бормотанием. «Должно быть, идут с Северного пролива… Это означает, что их усредненный курс будет каким? Скоро увидим…» Он положил параллельную линейку между позицией конвоя и Северным проливом и прокатил ее вниз к изображению румбов на карте. «Примерно два-пять-ноль». Он поразмышлял некоторое время. «Они не могут держать этот курс все время. Должно быть, они уклонялись далеко к северу, чтобы избежать предполагаемого района концентрации подводных лодок. Ну и ладно, им это не слишком помогло. C'est la vie…[24]»

Постоянный рев машин наполнял подлодку от носа до кормы. Это действовало на нас, как эликсир жизни. Мы все подняли головы и двигались с большей упругостью. Казалось, что и пульс у меня стал биться сильнее.

Командир совершенно преобразился. Он стал раскованным, почти веселым, и в уголках его рта время от времени пробивалась усмешка. Двигатели работали полным ходом, и наконец мир стал выглядеть прекраснее. Наконец он сказал: «Как бы там ни было, мы не можем приблизиться к ним раньше наступления темноты — у них в загашнике могут быть для нас сюрпризы».

Темнота… до нее было еще несколько часов.

Я удалился в кубрик старшин, чтобы поспать про запас. За столом устроились Цайтлер и Кляйншмидт. Тема No.1 снова заняла свое подобающее место.

«Только не говори мне, что ты никогда не трахал замужнюю женщину», — говорил Кляйншмидт. «Они из всех самые распутные. В конце концов, что им еще остается делать, отказываться от того, к чему они только привыкли? Что есть, то есть, приятель! Ведь ты же не ведешь себя как девственник, так почему же ожидать от нее такого? Это ведь нелогично, быть ревнивцем, когда ты сам каждый выход на берег тут же бежишь в ближайший бордель».

«Заткнись! Только лишь из-за того, что твоя сучка проделывает это с молочником, это не означает что все они такие».

«Ты не знаешь, что ты просто слепец, приятель. Они входят во вкус, скажу я тебе — это перерастает в привычку». Убежденность в голосе Цайтлера сделала бы честь миссионеру, проповедующему перед язычниками. Неожиданно он стал агрессивен. «Никто не может быть слепым и не видеть этого — а если ты не видишь, то ты просто тупая сука».

Вичманн, который появился во время разговора, присоединился к дискуссии. «Замужние женщины?» — задумался он. «Ты не сможешь их удержать. Однажды я поднялся с одной вверх, и как раз когда мы приступили к делу, ее мальчуган начал плакать