числа тех, что не входят в списки знаковых, вроде «Кузьминок» или «Битцы». Да что там, они зачастую даже имени собственного не имеют, кроме прозвища, данного местным населением. Деревья, дорожки, скамейки, несколько урн, эдакий мини-кусочек природы среди шумящего мегаполиса.

Вот и рядом с тем домом, в котором последние годы жизни обитал Кузьма Петрович, имелся как раз такой небольшой парк, в народе нежно называемый «Курилкин лес». Если верить городской легенде, лет тридцать назад, в смутные девяностые, там промышлял некий насильник по фамилии Курилкин, который успел то ли пять, то ли шесть женщин обесчестить до того, как местные мужички-работяги его выследили, крепко избили, а после в вечно затянутом ряской пруду утопили. Пруд, понятное дело, тоже «Курилкиным» с тех пор называется.

А еще тут, как это обычно и бывает с такими миниатюрными прогулочными зонами, есть уголок, в который никто не забредает, аргументируя это тем, что там «делать нечего» и «все засрано». Именно там я со своей небольшой разношерстной компанией и обосновался. А что — и деревья есть, за которыми мои помощники могут спрятаться до поры до времени, и место для маневра в виде полянки, и даже вон полуразрушенная котельная, где… Хотя нет, от нее проку никакого нет.

Что примечательно, никакого нервяка в тот момент, когда я положил на почерневший от времени пенек черную книгу в потертом кожаном переплете, у меня не наблюдалось. А смысл трястись, если все решено? Теперь драться надо, а не рассуждать на тему «Что, если все же». Ну, и надеяться на то, что каждый из моих спутников вовремя выполнит свой маневр.

Не жалея зелья, я нанес на лоб и щеки резко пахнущую зеленоватую жидкость, а после глянул на фото, что мне Вика передала.

— Сработало? — повернулся я к старому дубу, за которым спрятался Валера. — Глянь. Я теперь не я?

— Сработало, — подтвердил тот. — Слушай, впечатляет! Прямо здорово. Потом мне маленько этой штуки дашь? Вдруг пригодится когда и зачем.

— Дам. Все, работаем дальше.

Следующий пункт плана одновременно являлся одним из самых важных и одним из самых слабых. Обойтись без него было никак невозможно, а вероятность прокола крайне велика. Я понятия не имел, как именно звучит голос Матвея Верховина, матерого колдуна с крайне скверной репутацией и давнего недоброжелателя Кузьмы. По слухам, они повздорили еще лет сто назад из-за какого-то артефакта, да так сильно, что до сих пор друг другу гадости делают. Именно его фотографию мне передал Нифонтов, и именно его внешность я сейчас натянул на себя, словно одежду.

Вспыхнуло зелье, позволяющее мне дотянуться до сознания Кузьмы (и не только его, но я очень надеялся на то, что другие призраки, поняв, что творится нечто неприятное, предпочтут остаться в стороне), я раскрыл книгу, мерзко хихикнул и вырвал из нее первую страницу, на которой красовались какие-то странные знаки, загогулины и вензеля.

— Что, Кузя? — просипел я. — Все по-моему вышло. Сначала ты сдох, а теперь я книгу твою уничтожу, чтобы даже следа от тебя на земле не осталось. Знаю, ты меня слышишь. Хе-хе!

И следом за первой страницей я выдрал вторую, причем приложив к тому немалые усилия, поскольку сделаны листы были совсем не из бумаги и переплет у книги сильно добротный. Скажу честно — старался не думать, что за расходный материал пошел на этот фолиант, хотя предположения, разумеется, имелись. Как и по поводу темно-багровых чернил.

Но зато нет худа без добра. Даже если мне не повезет, то Валера все равно эту дрянь сожжет. Хоть из чего книга может быть сделана, но если ее как следует бензинчиком спрыснуть, то она обязательно сгорит. По крайней мере, я очень на это надеюсь.

Третий лист с хрустом покинул переплет, я скомкал его и даже ногами потоптал. Ну вот не нравится мне смотреть на рисунок, где показано, как именно из женского тела следует сердце вырезать. Так, чтобы бедолага раньше времени не умерла.

— Мотя, ты совсем ум потерял? — Голос, который произнес эти слова, аж звенел от гнева. — Ты всегда наособицу жил, но законы наши чтил! Знания неприкосновенны!

Пришел все-таки Савостин. Пришел! И главное, быстро как. Вон он, стоит шагах в семи от меня, трясется от злобы, пальцы на призрачных руках крючит.

И да, работает зелье. Он не меня видит, а недруга своего давнего. Теперь главное, чтобы все остальное прошло так, как задумано.

— Хе! — осклабился я и дернул из книги еще один лист, правда, неудачно. Оторвал только половину, поняв при этом, что был прав — это не бумага и не пергамент, а кожа. Не исключено, что людская.

— Ах ты, гад! — Чернота, которой внутри Кузьмы было и так хоть отбавляй, заполнила почти всю его призрачную оболочку, а глаза сверкнули недоброй краснотой. — Подлюка!

Скорость колдуна оказалась поразительной. Невероятной. Вроде я и приготовился к тому, что он на меня бросится, но момент нападения все же проглядел и не сделал тех нескольких шагов назад, которые были так нужны для реализации задуманного.

Удар в область сердца, что он нанес, оказался невероятно силен, настолько, что у меня дух перехватило. Если бы не подаренный мне мешочек с могильной землей, который я в нагрудный карман положил, кто знает, чем это кончилось бы, а так он хоть как-то смягчил последствия атаки колдуна. И все же он сшиб меня с ног, я рухнул на землю как подкошенный.

— Сашка! — раздался визг Жанны, которой строго-настрого было запрещено хоть как-то себя обнаруживать до той поры, пока я сам того не разрешу. — Са-а-а-ашка!

Она синей тенью скользнула ко мне из кустов «волчьей ягоды», где пряталась на пару с Толиком.

— Сашка? — мигом поняв все, развернулся ко мне Кузьма, уже успевший схватить с пня свою книгу. — Вон оно как! Хитер!

Наверное, следовало в этот момент сказать что-то эдакое, эпичное, вроде «Похитрее тебя» или «Да уж не дурак», но вместо этого я крикнул:

— Валера! — И, не обращая внимания на боль в груди, бросился на колдуна, сграбастав его так, чтобы он не мог дернуться. — Быстрее!

— Гаденыш! — взвыл Кузьма, дергаясь, но при этом не выпуская книги из рук. — Да я тебя!

Укола я не почувствовал, поскольку меня охватил невероятный холод, источаемый призрачной сутью моего противника, но то, что Швецов выполнил свое обещание, понял по слабости в ногах и тому, как стремительно стало гаснуть мое сознание.

— Мара, — то ли заорал, то ли прошептал я, — пора!

А после на меня навалилась темнота, не имеющая начала и конца.

Хлоп! Навь вновь встретила меня неласково,