— Я научилась смиряться. — Она посмотрела ему в глаза: — Думаю, Господь ничего не делает зря. Если б не эта вера, мне не выдержать. У меня есть Иисус.

И снова Альберт не знал, что ответить. Он ощутил, что между ними разверзлась пропасть, и подумал: а можно ли отнести различия в образе их мыслей на счет различий между мужчиной и женщиной? В ней было что-то, чего он не мог постичь, до чего не мог дойти собственными силами. Он во всем искал смысл и возмущался, если не находил. Она же оставалась в ладу с собой и миром, даже когда жизнь отнимала у нее самое дорогое, детей. В ней жила незнакомая ему сила. Или он никогда не нуждался в силе такого рода, хоть и считал, что сны возложили на него нечеловеческое бремя. Альберт всегда испытывал уважение к вдове Карла Расмуссена. А теперь начинал сознавать, что восхищается ею. Но что-то в нем восставало против ее взгляда на жизнь.

Они снова погрузились в молчание, и снова молчание нарушила вдова:

— Меня по-прежнему окружает много детей. Мои внуки и еще соседские дети.

— Да, я знаю, что вы не стоите в сторонке, когда беда стучится в чью-то дверь.

— Бывает, я беру к себе детей на время. Мне хочется чувствовать себя нужной. Иначе, кажется, жить не смогу. — Она поглядела ему в глаза: — Вы чувствуете себя нужным, капитан Мэдсен?

— Нужным? — повторил он. — Чувствую ли я себя нужным? Не знаю. О снах я никому не могу рассказать. Даже вам неприятно…

Он поколебался. Снова возникло это чувство, что он далеко зашел. Несправедливо ее упрекать. Она его выслушала, не сбежала, как идиот Андерс Нёрре. Он виновато посмотрел на нее. Она спокойно встретила его взгляд.

— Простите, — сказал Альберт. — Это несправедливый упрек. Ваше право отказаться слушать о моих снах. Кому это приятно? Хуже, наверное, то, что опыт долгой жизни, проведенной в море, в наши дни, кажется, тоже не представляет интереса. Да, я чувствую себя бесполезным. Мы говорили об этом в церкви намедни, о чувстве, что ты зажился на этом свете. Если ты больше никому не приносишь радости, то, видно, слишком зажился.

— На этом свете никто не лишний, капитан Мэдсен.

— Но вы же сами сказали…

— Признаю, что иногда бываю пессимисткой. Я чувствую, что зажилась, когда думаю о бесконечной разлуке с Карлом. Но когда живешь так долго и все равно не можешь умереть, начинаешь придумывать причины, чтобы жить дальше. Ты бесполезен, хорошо. Но лишь в твоих собственных глазах. Всегда есть люди, которым ты нужен. Вопрос лишь в том, чтобы отыскать их.

Альберт промолчал. Практически те же слова он произнес перед фру Кох, когда сообщил ей о крушении «Рут». Но к себе их не относил. Они с Анной Эгидией были разными. Каждый имел свой взгляд на жизнь. Она нашла причины, чтобы жить. А он утратил. И с этим, по-видимому, ничего не поделаешь.

Она склонилась к нему:

— Вот смотрите, я знаю одного маленького мальчика со Снарегаде. У него недавно погиб отец. Дедушки своего он не знал. Тот погиб в море задолго до рождения внука. Остальных родственников-мужчин ребенок, можно сказать, не видит, они же моряки. Мать — с Биркхольма и к тому же сирота, так что и с той стороны обратиться не к кому. А может, такому вот маленькому мальчугану нужен кто-то, кто изредка брал бы его прогуляться по порту или даже покатал в ялике, приучил к морю?

— Это уж наверняка, — ответил Альберт, не до конца понимая, куда она клонит.

Внезапно Анна Эгидия улыбнулась. Красивая у нее была улыбка, заставляла забыть об узких, бескровных губах.

— А тут вы, капитан Мэдсен, немолодой, опытный моряк, ходите и жалуетесь, что никому не нужны.

Тон был задорный. Она сделала паузу и ободряюще на него посмотрела, словно ожидая ответа.

— И что же? — спросил он, все еще не понимая.

— Неужели не догадываетесь, куда я клоню?

Она столько улыбалась, что лицо со впалыми щеками, казалось, даже округлилось. Альберт покачал головой. Он чувствовал себя глупо. Она водит его за нос.

— Мне просто кажется, что вы — тот самый мужчина, который возьмет мальчика за руку и прокатит его на ялике.

— Но я совершенно не знаю этой семьи. Нельзя же вот так просто к ним ворваться.

— Уверяю вас, мать не сочтет ваш поступок бесцеремонным. Она будет благодарна и польщена.

— Понятия не имею, как обращаться с детьми.

Альберт говорил грубо, чтобы скрыть неуверенность. Он чувствовал себя преданным. Она расставила ему ловушку, и он попался, шагнул в нее с широко раскрытыми глазами. В миг слабости, когда бремя одиночества стало слишком тяжелым, он кому-то открылся. Думал, они просто два старых человека, которые беседуют о жизни. Она была старой женщиной, он — старым мужчиной, и это придавало их беседам особое звучание. Старые мужчины говорят друг с другом о море и кораблях, поскольку это составляло их жизнь, но у него-то была еще и внутренняя жизнь, которой он не мог ни с кем поделиться. И поделился с ней, но за кажущейся отзывчивостью, оказывается, скрывался тайный умысел. Теперь она раскрыла карты. Речь шла о ее благотворительной деятельности, и Альберт был всего лишь пешкой в чужой игре.

Не мальчика отверг он, когда поднялся и попрощался с ней. Он ее отверг.

— Разве вам не интересно, как его зовут? — спросила она, провожая его в прихожую.

— Нет, — ответил он, — не интересно.

На следующий день она стояла у его дверей, держа мальчика за руку. Альберт застыл в дверном проеме, не зная, что сказать. Он не умел определять возраст детей, но этому, наверное, было лет шесть или семь. Светловолосый, лопоухий — на декабрьском морозе уши стали огненно-красными.

— Вы не предложите нам зайти, капитан Мэдсен? — улыбнулась вдова.

Еще вчера ему нравилось смотреть, как расцветает в улыбке ее лицо, как оно округляется, становится мягче. А теперь был уверен, что улыбка фальшивая. Посторонившись, он сделал знак рукой, чтобы они проходили. Затем помог вдове снять пальто. Мальчик свое стащил сам.

— Поздоровайся с капитаном, — произнесла вдова.

Мальчик протянул руку и неловко поклонился.

— И ты не скажешь капитану, как тебя зовут?

— Кнуд Эрик, — смущенно, не поднимая головы, подал голос мальчик. Он так и не распрямился после поклона.

Что-то в стеснительности ребенка тронуло Альберта.

— Сколько тебе лет? — спросил он.

— Шесть, — ответил мальчик и покраснел.

— Давайте не будем стоять в холодной передней.

Он провел их в гостиную и позвал экономку.

— Кофе?

Вдова кивнула:

— Да, спасибо.

— А ты что будешь пить?

— Я не хочу пить, — сказал мальчик и покраснел еще больше.