Вы одолеете меня, я сознаюсь…

Но все-таки я бьюсь, я бьюсь![95]

Э. Ростан

2870 год от В.И

Вечер 19-го дня месяца Влюбленных.

Арция. Адана

Короткое злое ржание разорвало тишину, и Шарль Тагэре невольно улыбнулся. Пепел явно не доверял ни шатким сходням, ни конюхам. Герцог не сомневался, что сводить упрямца на землю предстоит ему, но сначала пусть попробуют управиться сами. Иногда это забавно.

Проклятый, какая жара! Если так пойдет до самого Мунта, легче сразу удавиться, а ведь еще лишь начало лета. Пепел снова заржал. Вообще-то жеребец был прекрасно выезжен, но нахал не хуже красивой женщины понимал, когда и с кем можно капризничать.

– Что смеешься? – Рауль Тарве в белой полотняной рубашке походил на поселянина, а не на рыцаря.

– Да вот пришло в голову, что лошади, как женщины.

– Ну, не скажи, – засмеялся Рауль, – Агнеса, та больше на сумасшедшую козу смахивает.

– Ну, я же сказал «женщины», а не Агнеса, – пожал плечами Тагэре.

– Она, кстати, нам здорово помогла. Назначила маршалом очередного «Святого Духа».

– А Конрад?

– Опять погнали. Из-за тебя, между прочим. Агнеса решила, что Батар не устоит перед твоим обаянием и юношескими воспоминаниями.

– Ну и дура, – припечатал Шарло, срывая огромный лист лопуха, которым и принялся обмахиваться, – Конрад хоть чего-то от старого Мальвани набрался, а меня любит, как Агнеса Миранду.

– Да, с этим нам повезло… Хотя их тоже можно понять, когда на одного семеро приходится, можно и Фарбье маршалом поставить.

– Лучше уж сразу Пьеровых хомяков. Проклятый, и как только дамы с этими веерами управляются! Стану королем, заведу себе опахальщиков, как в Атэве.

– А куда ты их зимой девать будешь?

– Зимой, – задумался Шарло, – зимой не знаю… Может, дорожки в снегу будут протаптывать. – И прервал сам себя. – Тоже мне вояки, с одной лошадью справиться не могут. – Тагэре засмеялся и пошел к кораблю вызволять запарившегося конюха. Пепел, увидев хозяина, не то чтобы совсем успокоился, но позволил свести себя на берег. Сходни вдруг оказались устойчивыми, а вода внизу и люди на берегу не такими уж и противными. Тагэре потрепал скакуна по лоснящейся шее. Отчего-то очень захотелось проехаться в одиночку вдоль берега, не видя пусть знакомых и дорогих, но внезапно надоевших лиц.

Море лениво лизало неостывший с вечера песок. Ночь обещала быть жаркой и душной, но все же была добрее раскаленного дня. Шарль сам оседлал жеребца, получая удовольствие от привычных неторопливых движений, и вскочил в седло. Тарве было дернулся за ним, но герцог махнул рукой, мол, наблюдай за разгрузкой, и поехал вдоль берега в сторону высокого мыса.

Пепел тихо брел по колено в почти пресной воде, лениво помахивая хвостом. Обоих, всадника и коня, окружала тяжелая беззвездная ночь, отрезая и от прошлого, и от настоящего. Наедине с затопившей все сущее тьмой герцог чувствовал себя свободным и сильным, словно сам был частью этой странной ночи. Они обогнули похожий на притаившуюся кошку мыс, пора было возвращаться, иначе Тарве вообразит Проклятый знает что и бросится на поиски. Шарло не хотелось, чтобы кто-то, пусть и из лучших побуждений, разрушил странное наваждение. Иногда одиночество – это свобода, по крайней мере другой свободы герцог Тагэре не знал уже давно.

Порыв прохладного ветра, неожиданный в вязкой жаркой тьме, как крик в ночи, взъерошил волосы, пелена туч развалилась на две части, словно разрубленная атэвским клинком перина, обнажив звездные россыпи. Над головой тревожно мерцала Ангеза, такой яркой герцог ее еще не видел. Он вообще не видел, чтоб звезды сияли столь неистово, а вдобавок и море начало светиться серебром, превратив ночь в сумерки. Свежий ветер приятно холодил лицо, играл гривой коня, манил смутными видениями невиданных стран и городов, гор, выдыхающих огонь, белокрылых парусников, взлетающих на пенные гребни. Сердце Шарля забилось, как в юности перед боем. Он всматривался в серебряный горизонт, сам не понимая, чего ждет.

Герцог ждал, но первым учуял гостя Пепел. Испуганно захрапев, жеребец попробовал развернуться и броситься назад; Шарлю не сразу удалось с ним справиться.

– Он боится Гиба, но тут уж ничего не сделаешь.

Тагэре показалось, что он бредит наяву, но перед ним, словно бы из ниоткуда, возник всадник. Огромный вороной конь рыл копытами воду, словно обычный песок. Света было довольно, и Шарло прекрасно видел бледное правильное лицо, сильные руки, небрежно перебирающие конскую гриву, странную цепь с зелеными, светящимися, словно кошачьи глаза, камнями. Тагэре никогда в жизни не встречал этого человека, если это, конечно, был человек, и вместе с тем ему казалось, что он знает его всю жизнь. Шарль сам не понял, как с его губ сорвался вопрос. Один-единственный.

– Что я должен сделать, монсигнор?

Красивые губы тронула улыбка.

– Ты должен только то, что ты должен, Шарль-Аларик Тагэре из рода Арроев. Твоя совесть и твоя кровь всегда при тебе, они подскажут. Я уверен в тебе… Мы уверены… Но одну вещь ты должен узнать. Идет не просто война. От того, кто победит, зависит, быть или не быть не только Арции, но и Тарре. Тебе выпала непростая судьба, Шарло. В юности многие мечтают удержать плечом небо, но это слишком тяжелая ноша… Я хотел бы сказать тебе больше, но и сам не знаю, кто и из какого окна бросит нож. Будь осторожен, если сможешь, конечно.

– Монсигнор, – Шарль с неожиданной болью вгляделся в огромные голубые глаза, – я и понимаю, и нет. Война с Лумэнами не первая, чем же она так важна?

– Внутри каждого мира спрятана его гибель, и разбудить ее может то, что кажется обыденным, – пожал плечами ночной всадник, и Тагэре почти равнодушно отметил, что на вороном нет ни седла, ни узды. – Знаешь притчу о войне, разгоревшейся из-за пролитой торговцем капли меда? Такой вот каплей стало то, что некогда сотворил первый из Лумэнов. Он думал, что действует сам, и, собственно говоря, так оно и было…

Не понимаешь? Наши поступки – это наши поступки, но они падают на общие весы. Когда их набирается достаточно, в игру вступают другие силы, и уже их победы и поражения становятся ступенями для других… Я не знаю, где кончается эта лестница и где начинается. Тарру создали и владели ею великие. Они нынче мертвы или почти мертвы, но и до них было что-то. Надо полагать, с гибелью и этого мира, и других что-нибудь да останется, но я не хочу такого конца. Самое странное, что все в руках смертных. Все решается их выбором, а не волей высших сил, хотя тот, кто сдвинул камень, вызвавший обвал, может никогда не узнать о том, что сотворил.

– Похожее говорят в Книге Книг. О Последнем Грехе и Искуплении…

– Это так и не так, Шарло. – Незнакомец снова улыбнулся, хоть и с горечью, и внезапно лихо тряхнул головой, отбрасывая седую прядь, падающую на лоб. – Церковь пугает грехами и карой за них, заставляет чувствовать вину безвинных, а виноватых чуть ли не гордиться своими делами. Самый страшный удар Тарре нанесла Циала, а ее объявили святой. Антоний предал родных, а это зовут подвигом. Восславленным предательствам и оправданной злобе в Книге Книг просто числа нет… Не повторяй чужих слов, Шарло, и не верь им.