Меркулов не ограничился официальным протоко­лом, бурю эмоций, казалось, не вмещали в себя и маг­нитофонные записи, когда, зверея от бешенства, они, может, и сами того не понимая, стимулировали друг в друге взаимную ненависть к себе.

А наиболее сильным был момент, когда им был за­дан вопрос о Светлане Волковой.

Сперва оба ринулись полностью отрицать свое уча­стие, а когда им были предъявлены показания свидете­лей, они, не разобравшись путем, тут же начали топить друг друга, причем выдавая такие подробности, что волосы дыбом поднимались.

Страшной оказалась судьба девушки. Вампир пол­ностью, стопроцентно, оправдал кличку, данную ему его же подельниками-бандитами. Стали понятны сло­ва Дарьи Калиновой, рассказавшей Поремскому, что Макс, отъехавший на денек, а затем вернувшийся в Питер, был похож на зверя, напившегося только что горячей живой крови. Сытый, но все равно страшный. Так оно примерно и было. Но...

Обсуждать услышанное никто не стал, еще предсто­яла эксгумация тела балерины, судебно-медицинская экспертиза и прочие «радости», от которых нормаль­ный человек теряет сон, становясь сам злым и раздра­жительным.

Значит, напился-таки крови... И следов своих оста­вил вдосталь — так уверял Коркин, который только поначалу и держал жертву, когда ее начал допрашивать Масленников. А потом уже и держать не надо было, куда она могла деться с перерезанными поджилками? А еще он копал могилу. И туда же, сверху еще бьющей­ся в судорогах девушки, Максим сбросил свою окро­вавленную куртку и спортивный костюм, будучи уве­ренным, что их никогда не найдут. А так, под саваном, сказал, и ей будет теплее.

Выходя не совсем твердыми шагами из комнаты, где проводилась очная ставка, Меркулов, чеканя каждое слово, сказал Гоголеву:

— Ты лично отвечаешь, что с его головы не упадет ни один волос.

Это было тем более странно, что голова Вампира блестела бильярдным блеском, который безумно хоте­лось погасить хорошим ударом кия. Какие еще волосы?

— Ты понял, о чем я?

Гоголев кивнул.

— Я его, Витя, теперь никому не могу доверить. Кроме тебя. Ты повезешь. И никого к нему не подпус­кай на пушечный выстрел. Впрочем, я тоже поеду с вами. В одном вагоне. Устроят крушение, так хоть на­последок знать буду, что и эта мерзость сдохла...

Не слышал такого от Константина Дмитриевича Гоголев. А ведь давно уже знакомы.

А глубокой ночью, поскольку сон все равно не шел, Меркулов поднялся с постели и принялся звонить в Гер­манию.

Сонный Турецкий встревожился, показалось, что Косте неожиданно стало плохо, а рядом никого нет, кто бы оказал помощь. Все было проще. Константин Дмит­риевич все никак не мог успокоиться после очной став­ки. Вот и поделился своими мыслями на этот счет с дру­гом.

Александр Борисович понял, конечно, его мораль­ное состояние, но утешать не стал, а, наоборот, начал рассказывать о своих последних «подвигах». Это он называл клиническим способом лечения — когда клин выбивают клином. Ты рассказываешь, делишься сооб­ражениями, твой собеседник невольно втягивается, на­чинает даже советы давать, и собственное горе как бы растворяется в повседневщине, будь она трижды нелад­на, но ведь куда ж ты от нее денешься?..

Наиболее острые ощущения у него оставило после­днее посещение мадам Масленниковой.

— Костя, это —незабываемо! Представь себе... Нет, помнишь чью-то картину? Она в Третьяковке висит. Там изображена такая вся трагическая дама в чем-то темном. Прическа ничего себе, длинное платье, руки так вот. Или вроде того. Не помню, не то у зеркала, не то просто так стоит. Ну, известная актриса, Костя! О, вспомнил! У нее еще дом остался на Никитском буль­варе. Или на Тверском? Там какой-то театр рядом. Или даже два?

— Саня, не демонстрируй дремучее невежество, умо­ляю! На часы посмотри!

— Здрасте вам! Это кто же кому звонит, ты — мне или я — тебе? Если я — слушай, а если ты — ложись спать и мне не мешай!

— Да слушаю я тебя, — почти плачущим голосом сказал Меркулов. — Ты, видимо, имеешь в виду порт­рет великой актрисы Марии Ермоловой, написанный не менее великим художником Серовым?

— Костя, молоток, с тобой только кроссворды раз­гадывать! Точно, она. Итак, я вхожу, а у камина стоит эта твоя Ермолова. Только она маленькая стерва, а смотрит выше моей головы, представляешь? Костя, а я же не по собственной нужде! Я уже имел с ней беседу, докладывал тебе. И ничего для себя нового не ожидал. Так вот, слушай дальше.

— Не суетись, она что, сама тебя пригласила?

— Ну! Молодец, сразу просек! Постой, а я тебе не рассказывал, как мой приятель Генрих Крафт явился к ней с официальным визитом и, пока дожидался в гос­тиной, все, что надо, перефотографировал? Ну артист! Прямо как наш Славка в молодости. Ты помнишь, он к одной бабе закатился, черт-те куда, еле адрес отыскал, а когда уже по лестнице поднимался — с цветочками в руках и пол-литрой в кармане, на площадке встретил мужичка, которого сам же и объявил в розыск. Тот охренел от полного изумления и — в бой, а Славка его по кумполу бутылкой. До бабы так и не дошел, но того фармазонщика повязал-таки и в участок доставил. В одной руке — помнишь? — цветочки, а в другой — фармазонщик! Как же его звали-то?

— Не отвлекайся. — Костя невольно улыбнулся, вспомнив, как смеялись все по поводу того случая, а Грязнов никак не мог найти внятных объяснений, ка­ким образом оказался в том доме и на том этаже.

— Ладно, фиг с ним! Короче, мне Генрих передал, что мадам сильно желают меня видеть в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. А мы с Генрихом как раз снова допросили свидетеля, который видел одного мужичка. За десяток минут до взрыва автомобиля, в который должен был сесть наш консул, тот несколько раз проходил мимо, даже в окна машины заглядывал. Потом у него шнурок развязался на ботинке, и он при­сел завязать. И быстро убежал. Свидетель думал, что парень хочет обворовать машину, и уже собрался по­звонить в полицию, чтобы дать описание потенциаль­ного вора. Но тут вышел из дома консул, сел сам за руль... и, как в лучших вестернах, раздался взрыв. Сви­детель собрался уже высказать свои соображения прим­чавшейся полиции, но все вокруг однозначно считали, что это — очередная разборка русской мафии, и он из­менил свое решение. Связываться с русскими бандита­ми было крайне нежелательно. Вот и вся преамбула. Но Крафт отыскал-таки его, и тот все выложил. А когда Генрих посещал с визитом мадам Масленникову, он уви­дел и узнал по описанию того парня. Он служит водите­лем у Масленниковой. Итак, перехожу ко второму акту.

— Погоди, не части, дай осмыслить! — Ситуация в понимании Меркулова становилась прямо-таки абсур­дной.

— Некогда, Костя, время идет, а время нынче — чистые евро, немцы давно уже забыли про свои мар­ки... Ладно, я вхожу, она стоит как изваяние. «Я при­гласила вас, чтобы сообщить...» — ну и так далее. Что она хотела? Совсем немногого. Лично я — сообража­ешь? — должен немедленно прекратить преследование ее сына, иначе — слушай внимательно! — меня постиг­нет судьба презренного, я цитирую, Ваньки Герасимо­ва. Оказывается, она уже к нему обращалась — по ста­рой памяти, он ведь тоже питерский и мог бы оказать влияние на президента. Если бы захотел. А он, надо понимать, послал ее. Недипломатическим образом. И теперь она выступала в роли Валькирии, или кто там у них и предсказывает, и приводит в исполнение? Я гово­рю: «Вы мне, кажется, угрожаете?» — а она: «Нет, пока предостерегаю!» Каково? И — аудиенция закончена. Костя, это жуткая, неизлечимая болезнь, но против нее просто необходимо принимать самые решительные и, может быть, превентивные меры.