— Да вы что⁈ Один из богатейших льердов в округе…

Эмелина дернула уголком рта:

— Это он сейчас из богатейших. А был обычный. Как все. Из небогатой, кстати, семьи. Родители его покойные были не вовсе бедняки, но всё же…

Меж тем, столовая понемногу приходила в более, менее надлежащий вид.

Воздух почти совсем очистился, пол, натертый жесткими щетками, тускло блестел и пах мылом.

Покалеченную же посуду Кора унесла в кухню. Замочив уцелевшую утварь в чан с горячей водой, накрыла крышкой, намереваясь вычистить всё на следующий день. Комочки серебра, в которые превратились Эмелинины ложки, решено было в ближайшем будущем отвезти в Призон, чтобы отдать там ювелиру на переплавку и переделку.

Женщины уже почти закончили хлопотать, когда в холл, хлопнув дверью, вошли Диньер и грозно насупленный папаша.

— Стол мы на улице оставили, — объявил льерд супруге — Пусть там пока остывает. Починю его, невелика работа. Крышка подгорела, конечно. Но сам цел. Не расстраивайся, Эмми. Подожди, я тебе этот стол цветной «вырезкой» распишу. Мы такое делали в Каземате! Красотища получалась, покупатели в Призоне такую «вырезку» у стражников из рук рвали. Сама увидишь. Ты только, знаешь… это… Не плачь.

Папаша потопал ногами, сбивая налипший на сапоги снег:

— А вот нечего бы тебе трудиться, сынок! Пусть лучше этот прохвост Ракуэнский раскошеливается. Спалил мебель? Пусть платит. И за стол, и за посуду. Змей паршивый! Думает, на него управы нет? Я ещё ему, падле, устрою веселую жизнь. Свистну Судье Призонскому, так и пойдет гад пучешарый сам в тот Каземат, вшей давить. Вот же форменный болван, а ещё, называется, ученый…

Эмелина благодарно всхлипнула.

Почувствовав внезапный уют и защищенность от этой неуклюжей заботы, крепко обняла отца. Потом, повернувшись, ткнулась лбом в осыпанный снегом, жилет супруга.

— Идите уже отдыхать, — добродушно пробубнил Бильер, похлопав дочь по спине — Прислужкам только скажи, Эмелина, пусть мне комнату укажут, где голову преклонить. Да подальше от того Змеюги, а то, не ровен час… Приму на себя грех, прибью стервеца. Видеть не могу эту болотную гадину!

Услышав просьбу гостя, выскочившая из столовой Тина тут же изъявила готовность устроить папашу на ночлег. Кланяясь и размахивая руками, повела его в сторону гостевых комнат.

Супруги же Ланнфель удалились в спальню.

— Где Анелла и Саццифир? — почему — то шепотом спросила Эмелина, прикрывая дверь — В доме разве? Я не видела, когда входили.

Диньер, стягивая сапоги, отозвался:

— Саццифир по черной лестнице вошел. Это мы с папашей ему велели, чтоб тебя не нервировать. Анелла же… Эмми, у неё свои пути. Одним словом, они оба теперь в той комнате, где ты её разместила. Беседуют. Мать обещала уговорить Ракуэна, привести в чувство. Ахахааха! Знаешь, как славно папаша Бильер Саццифиру заехал в челюсть! Да лихо так, я аж обалдел…

— ЧТО⁈ — воскликнула льерда Ланнфель, прижав руки к груди — Папаша… что сделал?

Она опешила. Вот от кого, а отца она точно не ожидала такого поступка! Если б Диньер свернул скулу Саццифиру, это было бы понятно, льерд Ланнфель приличными манерами никогда не был отягощен. Но чтобы всегда спокойный, добродушный, рассудительный льерд Бильер…

Что ж? Отлично. Теперь Хозяин Ракуэна окончательно утвердится в мысли, что представители Семьи Бильер совершенно точно — неотесанные, сельские олухи. Мда. Дела…

— После того, — едва сдерживая хохот, рассказывал вольник — После того, как Саццифир чуть не спалил нам дом, мы с папашей оторвали тебя от него, да и вытащили его во двор, как ты помнишь. Ну, и… навешали ему хорошенько. Может, где и переусердствовали, не знаю, но зато заставили покаяться. Не фырчи, Серебрянка. Он оскорбил наши Семьи. Завтра скандалист принесет извинения и тебе тоже. Этого хотим и я, и папаша. И ты, Эмелина Ланнфель.

Магичка бурно запротестовала:

— Кто, я⁈ Мне необязательно. Достаточно будет, что Ракуэн, покинув наше имение, не станет мстить и прочее. И что выполнит своё обещание о твоем обучении.

Льерд отмахнулся:

— Мне и твоему отцу виднее, дорогая супруга. Сказано Саццифиру извиниться, пусть извиняется. Что ты там хочешь или нет, дело твое. А мстить… Так есть здесь те, кто эту его месть засунут в ж… Ладно. Иди спать, Эмми.

Крепко обняв забравшуюся в постель жену, прижался губами к влажной после умывания макушке:

— Вот и умница, Серебрянка. Спи, Паучок. Ни о чём не беспокойся. Утро всё поправит.

И он оказался прав. В конечном счёте, всё так и вышло.

Глава 65

К сновидениям Эмелина Ланнфель, в девичестве Бильер — Астсон никогда не была особо чувствительна.

Что — то иногда снилось и ей. Но, приснившись, забывалось тут же, либо помнилось довольно долго. Однако же, не исполняясь, всё же забывалось потом.

Вот и теперешний сон, слегка коснувшись скудного воображения, хоть немного и потревожив последнее, не нанес деревянистым фантазиям магички какого либо особого урона.

Не будучи дамой излишне чувствительной, ни единого образа, нашептанного Сонной Напевницей, льерда не распознала, и поэтому не восприняла никак.

Но всё же, редко видящая сны, едва пробудившись, начала вспоминать просто оттого, что жалко терять было красивую картинку. Очень хотелось посмотреть ещё раз, если и не во сне, то хотя бы в памяти.

Снилось Эмелине лето.

Причем лета такого не помнила она за всю свою жизнь. Здешние летние дни всегда или жарки, как дурной костер, или холодны и склизки от почти непрерывных дождей.

Вообще, капризы погоды мало всегда волновали юную Ланнфель. Но, однако же, мягкое тепло предпочтительнее было даже и ей, уж всяко приятнее, чем насморочная сырость и промозглость, либо пекло, жарища горелая. Жаль только, что почти не бывает такого ни в Призонских Угодьях, ни во всей округе…

Это же лето, приснившееся магичке сегодня ночью, было именно теплым. Ласковым, как ровный огонь камина, мамина старая шаль, или объятия любимого.

Снилось ей, что всё поместье Ланнфель расцвело! Снилась мягкая, сочная трава, пересыпанная мелкими цветочками горчальника. Снились какие — то птицы, играющие друг с другом и кричащие высоко в небе. Снилось и само небо, синее, с неровными, легкими, белыми мазками облаков. Снился Диньер, сосредоточенно глядящий вдаль. Снились какие — то дети. Две девочки, очень похожие одна на другую белыми, тугими, короткими косичками, хорошенькими, румяными личиками и изумрудными глазами…

Снился Масик, совсем уже взрослый, красивый, нежащийся на траве, согретой этим невероятным теплом, и совершенно не обращающий никакого внимания ни на детей, ни на льерда Ланнфеля, ни на неё, Эмелину.

— Как ты вырос, однако же, — проговорила льерда Ланнфель, не узнав своего