обмотав шею драгоценным шарфом, он стал пробираться между могил к выходу. Вьюга все усиливалась, но он не чувствовал холода.

Оказавшись за воротами кладбища, Макар направился было в сторону парковки, где оставил машину, но тут ему под ноги бросилась какая-то собачонка. Мелкая, вертлявая, любопытная, она тут же замолотила хвостом, улыбаясь всей крошечной пастью и словно приглашая Макара поиграть.

— Динка! — раздалось неподалеку.

Макар вздрогнул и похолодел.

— Динка! — сердито повторил женский голос. — А ну, ко мне! Дина-Дина-Дина-Дина…

Собачка, крутившаяся возле Макара, помчалась на голос и тут же радостно заскакала вокруг своей хозяйки.

— Куда тебя вечно несет? — выговаривала та ей. — Рядом иди. Я за тобой бегать, что ли, должна?

Собака. Всего лишь маленькая собачка с довольно популярной кличкой… Макар с облегчением перевел дух и невольно рассмеялся. Динка, значит. Что ж… он просил знак — он его получил.

— Спасибо, пап, — сказал Макар негромко, продолжая улыбаться. — Я тебя понял.

* * *

Он не хотел никакой шумихи в СМИ. Все еще живы были воспоминания о том, как это происходило в Светлоградске — когда его предстоящее выступление с Яной разрекламировали и распиарили до небес, а затем… случилось то, что случилось.

Теперь Макар действовал осторожнее, с оглядкой — боясь загадывать, но все же искренне надеясь на благополучный исход и веря в лучшее.

Приступая к тренировкам после долгого перерыва, он чувствовал себя странно. Вроде бы, все давно знакомо и хорошо известно, и в то же время он отвык от специфики именно воздушной гимнастики. Руки и ноги словно принадлежали чужому человеку, утратив былую легкость и подчиняясь с трудом, когда он пытался заставить их работать по некогда привычной схеме.

Макар не спешил. Старался не психовать и не срываться на самого себя, на свою раздражающую беспомощность и неуклюжесть. Как ни в чем не бывало снова и снова повторял трудные и неудавшиеся элементы, снова ошибался — и снова повторял… Он верил, что рано или поздно заработает мышечная память и его тело «проснется». Спящая красавица, мать твою!

Он не стал продлевать контракт с телевидением. Выпуски его шоу, которые были записаны еще в конце прошлого года, должны были пойти в эфир в течение ближайших недель, а потом все — Макар объявил, что кардинально меняет имидж и не собирается больше возвращаться в клоуны.

Руководство цирка, в котором он работал последние несколько лет, приняло его переквалификацию без особого восторга, но и не в штыки. Директором вообще был достаточно молодой и прогрессивный мужик, не чурающийся экспериментов, с которым всегда можно было договориться. Впрочем, он убедил Макара пока что не вносить изменения в трудовую книжку и посмотреть, как в принципе пойдет дело.

Макар не хотел афишировать свой номер не только в СМИ, но и среди коллег, по возможности (и по блату) выбивая себе время для индивидуальных тренировок. Однако шила в мешке не утаишь — вскоре по цирку поползли слухи о том, что Вознесенский готовит номер в воздухе. Естественно, сразу же объявились многочисленные непрошеные советчики и экстрасенсы, которые ванговали ему неизбежный провал и пугали страшными последствиями. Макар старался не обращать на них внимания, сосредоточившись исключительно на собственных возможностях и силах. Он безоговорочно доверял в этом плане лишь одному человеку — Семену Аксельроду. Если доктор сказал: «Можно, только осторожно» — значит, действительно было можно. Ничто не должно было сбить Макара с пути. И никто! Ни скептики, ни циники, ни завистники, ни кликуши.

Единственной из коллег, кто искренне поддержал его, стала Яночка. После его визита в Светлоградск они продолжали общаться по телефону, изредка переписывались в мессенджерах, и именно с ней Макар сам поделился информацией о том, что возвращается в профессию. Знал, что она не станет охать и ахать… и не осудит. По той простой причине, что, во-первых, безоговорочно верила в Макара и его гениальность, а во-вторых, в силу возраста просто не могла объективно оценивать и просчитывать все риски. Главным для нее было лишь то, что Макар снова вернулся к делу всей своей жизни — к любимой воздушной гимнастике.

Тренировался он пока что на небольшой, можно сказать, смешной высоте — полтора-два метра от пола. Чувствовал себя при этом дурак дураком: как чемпион мира по плаванию, внезапно оказавшийся в «лягушатнике» для малышей. Но Макар понимал, что нельзя спешить, как бы ему этого ни хотелось.

А когда он все-таки сорвался и грохнулся с этой детской высоты на мат (упал не критично, успел сгруппироваться на руки и смягчить удар), то мысленно возблагодарил бога за свою предусмотрительность. Что было бы с ним и его спиной, если бы он загремел с десяти или пятнадцати метров? Страховка не всегда была уместна, зачастую только мешала, поэтому приходилось рассчитывать только на собственную ловкость. Ее-то Макар и оттачивал день за днем, раз за разом.

Он с детства привык к тому, что уровень травматизма в цирке невероятно высок. Каждый артист знал, что может остаться инвалидом или умереть, выполняя очередной опасный трюк, но в глубине души никто не верил, что это может случиться конкретно с ним. Именно по этой причине многие коллеги Макара никогда не читали новости и не смотрели видео о падениях воздушных гимнастов — им просто не нужен был этот страх, который поселил бы в них неуверенность.

Что касается Макара, то он испытал этот ужас на собственной шкуре, и поэтому теперь ему было страшно вдвойне, втройне. И все-таки, когда начинала звучать музыка из его номера, он понимал, что уже не принадлежит себе. Он — не он. Он артист. Воздушный гимнаст. Его место — там, под куполом. Полет — его стихия.

То, что после травмы Макар не махнул рукой на собственное тело, сейчас сослужило ему хорошую службу. Руки его до сих пор оставались достаточно крепкими и сильными, а в гимнастике это было очень важно — ведь руками артисты держали себя, подтягивались и выполняли лазы. После того, как Макар приступил к подготовке номера, он посоветовался с физиотерапевтом и включил в тренировки подкачку на специальном тренажере.

Все свои тренировки Макар теперь записывал на видео и никогда не удалял, даже если они были откровенно неудачными. Так ему легче было анализировать ошибки, учитывать косяки и видеть недочеты. Он знал, что зритель не сосредотачивается конкретно на техническом мастерстве артиста, а оценивает общий уровень, точнее — образ, и может прицепиться к чему угодно: к плохо натянутым носкам и полусогнутым коленям, к неряшливо сидящему костюму, к выражению лица или недостаточно