удивленный взгляд.

– А-семь-ноль-три, – сказал Уорден.

– А-девять-ноль-четыре, – сказал Кинкейд.

Чтобы иметь букву «А», в номере, нужно было попасть на службу не позже 1967-го. Патрульный – сам «Д» – покачал головой.

– А в убойный что, не берут никого со стажем ниже двадцати лет?

Уорден промолчал, и Кинкейд перешел к делу.

– Жертва в Университетской? – спросил он.

– Да. В реанимации.

– Как состояние?

– Когда я приехал, пытались его стабилизировать.

Детективы прошли обратно к «кавалеру», но резко развернулись, когда их поманил к месту, где нашли нож, другой патрульный, стоящий в компании шестилетнего мальчишки.

– Этот молодой человек видел, что произошло, – сказал патрульный так, чтобы слышал ребенок, – и хотел бы все рассказать.

Уорден присел.

– Ты все видел?

Мальчик кивнул.

– ОТСТАНЬТЕ ОТ РЕБЕНКА, – закричала с другой стороны улицы женщина. – НЕ СМЕЙТЕ РАЗГОВАРИВАТЬ С НИМ БЕЗ АДВОКАТА!

– Вы мать? – спросил патрульный.

– Нет, но она не захочет, чтобы он беседовал с полицией. Я знаю. Тейвон – молчи.

– Значит, не мать? – спросил, закипая, патрульный.

– Нет.

– Тогда валите на фиг, пока я и вас не закатал, – пробормотал патрульный тихо, чтобы мальчишка не слышал. – Все ясно?

Уорден обернулся к ребенку.

– Что ты видел?

– Видел, как Бобби побежал за Джин.

– Точно?

Мальчик кивнул.

– А когда догнал, она его порезала.

– Он сам налетел на нож? Налетел случайно – или Джин хотела его порезать?

Мальчик покачал головой.

– Она вот так была, – сказал он и поднял руку ровно, не двигая.

– Да? А как тебя зовут?

– Тейвон.

– Тейвон, ты нам очень помог. Спасибо.

Уорден с Кинкейдом вывели «кавалер» из растущей массы патрульных машин и поехали на восток, в реанимацию Университетской больницы, уверенные, что теперь действует Шестое правило из руководства убойного. А именно:

Когда в деле о нападении сразу опознают подозреваемого, жертва обязательно выживает. Когда подозреваемого не опознают, жертва обязательно умирает.

И в самом деле правило подтвердилось при встрече с Корнеллом Робертом Джонсом, тридцать семь лет, лежащим на спине в дальней процедурной, будучи в сознании и здравом уме, пока блондинка-ординаторша – причем весьма привлекательная блондинка-ординаторша – зажимала ему рану на внутренней стороне левого бедра.

– Мистер Джонс? – спросил Уорден.

Жертва, морщась под кислородной маской от боли, кивнула.

– Мистер Джонс, я детектив Уорден из департамента полиции. Вы меня слышите?

– Слышу, – пробубнила жертва из-под маски.

– Мы приезжали к вам домой, и там говорят, что ваша подружка – или это ваша жена?..

– Жена.

– Говорят, вас порезала жена. Так все и произошло?

– Еще как порезала, – сказал он, снова поморщившись.

– Вы не налетели на нож сами, точно?

– Ни хрена. Она прям воткнула.

– И если мы попросим оформить ордер на вашу жену, вы завтра не передумаете?

– Не-а.

– Ну хорошо, – сказал Уорден. – У вас есть мысли, где она может находиться сейчас?

– Не знаю. Наверное, дома у подружки, типа того.

Уорден кивнул, потом взглянул на Кинкейда, который последние пять минут проводил настолько тщательный визуальный осмотр ординаторши, насколько позволяли обстоятельства.

– Одно могу сказать, мистер Джонс, – протянул Кинкейд. – Вы сейчас в хороших руках. Очень хороших руках.

Ординаторша вскинула глаза с раздражением и легким смущением. И тут Уорден лукаво улыбнулся от пришедшей в голову шутки. Он наклонился к уху жертвы:

– Знаете, мистер Джонс, вам повезло, – театрально прошептал он.

– Чего?

– Вам повезло.

Жертва, морщась от боли, покосилась на детектива.

– Почему это?

Уорден улыбнулся.

– Ну, судя по всему, жена целилась в ваш прибор, – сказал детектив. – И, как я вижу, промахнулась всего сантиметров на пять.

Корнелл Джонс под маской оглушительно расхохотался. Ординаторша тоже была на грани, еле сдерживалась.

– Да уж, – сказал Кинкейд, – еще чуть-чуть – и вы бы сопрано пели, понимаете?

Корнелл Джонс покатывался на каталке, хохоча и одновременно корчась от боли.

Уорден поднял руку, коротко махнул на прощание.

– Хорошего дня.

– И вам, – ответил Корнелл Джонс, все еще посмеиваясь.

Чего у нас только не увидишь, думал Уорден по дороге обратно в офис. И бог ты мой: все еще бывают времена, когда я люблю работу, признался себе он.

Воскресенье, 1 мая

– Что-то не так, – говорит Терри Макларни.

Эдди Браун отвечает, не поднимая головы, – он целиком погружен в математические расчеты. Перед ним разложены статистические графики и таблицы – он либо придумает, как спрогнозировать четырехзначный номер в завтрашней лотерее, либо погибнет.

– Что случилось?

– А ты оглянись, – говорит Макларни. – То и дело звонят со сведениями по всем делам, мы налево и направо закрываем двойные данкеры. Даже лаборатория приносит совпадения по отпечаткам.

– Ну и, – интересуется Браун, – что не так?

– Так не бывает, – отвечает Макларни. – Такое ощущение, что нам это аукнется. Кажется, будто где-то нас так и поджидает дом с десятью скелетами в подвале.

Браун качает головой.

– Слишком много думаешь, – заявляет он Макларни.

Редкая критика в адрес балтиморского копа, и Макларни смеется от абсурдности озвученной мысли. Он – сержант и ирландец; уже по этим причинам он обязан совать ложки дегтя во все бочки меда. Красная доска постепенно чернеет. Убийства раскрываются. Зло наказывается. Господи, думает Макларни, во сколько же нам это встанет?

Светлая полоса началась месяц назад на Кирк-авеню, в распотрошенных останках сожженного дома, где Дональд Стайнхайс наблюдал, как пожарные ворочают растресканные почерневшие обломки, пока не раскопали три тела. Старшему – три года, младшему – пять месяцев; они обнаружены в спальне на втором этаже, где находились, когда из горящего дома сбежали взрослые. Стайнхайсу, ветерану смены Стэнтона, всю историю рассказывают разбегающиеся узоры на первом этаже в виде более темных пятен на полу и стенах: мать бросает парня, тот возвращается с керосином, а расплачиваться пришлось детям. На удивление в последние годы этот сценарий продолжал повторяться из раза в раз. Не далее чем четыре месяца назад Марку Томлину достался поджог дома, где погибло двое детей; затем чуть больше недели назад, но меньше месяца после трагедии на Кирк-авеню, очередной любовник спалил дом очередной матери, прикончив младенца в возрасте двадцати одного месяца и его семимесячную сестру.

– Взрослые всегда спасаются, – объяснил Скотт Келлер, старший следователь по последнему делу и ветеран отдела поджогов угрозыска. – А дети всегда остаются.

Дело Кирк-авеню тяжелее большинства убийств; после него Стайнхайс, детектив примерно с тысячей преступлений за плечами, впервые просыпается по ночам от кошмаров – ярких образов беспомощности: верхние этажи дома, плачущие мертвые дети. И все-таки когда любовник приехал в центр в наручниках, именно Стайнхайс проявил достаточно сочувствия, чтобы выудить из того чистосердечное. И именно Стайнхайс вмешался, когда после признания поджигатель разорвал алюминиевую банку газировки и пытался перерезать себе