Не относится, поспешил заверить Семиаренс Элленгааль, так и не поняв, с чего это Йорген фон Раух, обычно мирный и сговорчивый, вдруг так развоевался.

– Чтобы открыть магическое окно, надо представить себе место, куда мы хотим попасть. Йорген, Тиилл, вы ведь прежде бывали во Фриссе?

– А ты сам разве не бывал? – вновь удивился Кальпурций. – Так красочно живописал нам прелести обители Света…

– Я лишь пересказал то, что читал в наших летописях. Этого, увы, недостаточно. Представленная картина должна быть как можно более точной и детальной, иначе одним богам ведомо, куда нас может занести.

– В таком случае я могу представить только Лупц! – мрачно, едва ли не со злорадством оповестил Йорген.

– Я тоже, – подхватил силониец. – Через Мольц нам не довелось проходить, а прочие фрисские ландшафты были слишком невыразительны, чтобы запомнить их в деталях. Может, кто-то еще… – Он оглянулся на спутников. Но Легивар с Мельхиором во Фриссе не бывали вовсе.

– Что ж, от Лупца до Мольца все-таки ближе, чем от Нижнего Вашаншара, – молвил альв печально. – Так… Сейчас я стану пробуждать артефакт, а вы представляйте… нет, пусть кто-то один представляет, случайные расхождения могут сбить его с толку.

– Йорген, давай ты. – Кальпурций подтолкнул друга плечом. – У тебя воображение богаче.

– С чего ты взял? – возмутился ланцтрегер. В его представлении богатое воображение приличествовало юным девам и поэтам, но никак не начальникам Ночной стражи. – Разве мы с тобой когда-нибудь мерились воображением?

– Нет, но ты же сам утверждал, что оно у тебя богатое! – напомнил Кальпурций. – Вспомни, как легко «Агнец» обращал в реальность твои сны!

– Да. Было дело, – нехотя признал ланцтрегер Эрцхольм и принялся представлять Лупц. Но не великолепный храм с лестницей в небо, не просторную площадь перед храмом и даже не знакомый трактир, а некое покосившееся деревянное строение на выезде из города, запомнившееся ему своим безобразием. Почему именно его? Да потому что стояло на отшибе, в стороне от посторонних глаз. Ведь согласитесь: если перед вашим носом возникнет из пустоты некто, окруженный загадочным и зловещим сиянием, у вас не возникнет сомнений, что вы имеете дело с колдуном. А как нынче принято поступать с колдунами в землях Фавонии, нам известно. Так к чему нарываться?

Йорген даже задался вопросом, не стоит ли, вопреки собственному желанию, подождать с перемещением до заката – тогда риск оказаться замеченными будет еще меньше. Но передумал. Неизвестно, входит ли долготерпение в число добродетелей лорда Келленоара. Вдруг тан сочтет разлуку с реликвией невыносимо долгой и колдовским способом затребует ее назад прежде, чем окно будет открыто? Год назад им с другом Тииллом пришлось предпринять опасное, а главное, долгое и утомительное путешествие через степь. Повторения его ланцтрегер решительно не желал.

Новое окно вышло совсем маленьким – два шага в поперечнике. Но сила в него была вложена немалая, пришлось чуть не полчаса дожидаться, пока палку, просунутую внутрь, перестанет разрывать надвое: одна часть в руке, другая – в Лупце.

Вот только не стоило им устраивать проверку каждые три минуты, пореже надо было. Потому что на том конце «окна» экспериментам их нашелся нежелательный свидетель.

Звали его Матуш Копр. Был он человеком умным, но пьяным. Поэтому не в муниципалитете заседал, где ему самое, казалось бы, место, а валялся в канаве возле старых невольничьих бараков. Должно быть, там, за их обветшавшими деревянными стенами, когда-то помирало много народу, потому что в первый же год Тьмы столько разной дряни внутри развелось, что ночевать стало опаснее, чем снаружи, под открытым небом. Тогда проклятое строение было покинуто и невольников стали держать за городом, в соляных пещерах – здоровое, безопасное место. А бараки по-хорошему следовало бы сразу сжечь вместе с угнездившимися там гайстами. Но то ли у городских властей руки не доходили, то ли имелись какие-то виды на пустующие помещения, но простояли они всю Тьму. Обветшали до безобразия, покосились, крыша потекла – горожане каждую весну спорили на деньги: завалятся или протянут еще год. Ничего, тянули. Видно, обитающее внутри Зло каким-то своим, колдовским, способом поддерживало их, не давало рассыпаться на части – ведь кому охота бездомным оставаться? Никому, даже гайстам.

Потом всю силу в городе забрали хейлиги новой веры, и уж от них-то ждали, что с рассадником скверны будет наконец покончено. Но нет, у новых градоправителей нашлись дела поважнее, чем возиться с разной рухлядью: сперва жгли колдунов, потом книгочеев да лекарей, скоро, говорят, гулящих девок станут жечь…

В общем, как стояло место дурным десять лет, так и дальше обещало стоять, смущать народ по ночам синим светом из окон и воем на всю округу. Сами бы спалили, глядишь, так закон строго-настрого не велит самопал устраивать, да и страшно на такое дело без колдуна идти: а ну как обездомевшие гайсты надумают переселиться к своим обидчикам? Говорят, бывало такое, да. Тогда и в дому жизни не станет, хоть бросай его, и самому недолго на костер угодить. Скажут, раз держишь у себя тварь ночную, привечаешь, значит, колдун. Попробуй докажи хейлигу, что не привечал, что сама поселилась! Он и слушать не станет, не до того ему, радетелю, чтобы во всякие мелочи вникать. Ежели ты грешник, скажет, то место тебе в огне. Ежели праведник – бояться нечего, ждет тебя дивный Регендал, с дымом костра прямиком туда и вознесешься.

Так-то оно так, но глупы людишки, не хотят прежде времени отправляться к Девам Небесным. Вот и стоят бараки по сей день, уродуют своим неопрятным видом восточное предместье…

Дурное место, ох дурное! После заходя солнца Матуш Копр к ним близко бы не подошел. Но теперь, когда божий день вокруг, так почему бы не прилечь усталому человеку, где сморило?

Прилег, себе на горе. Даже выспаться успел и протрезветь настолько, что мир перестал двоиться в глазах. Вот и хорошо, что перестал. А то увидел бы он по две палки вместо одной. Представьте: лежит человек, отдыхает. Вдруг раз – и перед носом его падает короткий обломок увесистого дрына – таким и зашибить недолго!

– А ну! – заорал Копр невидимым обидчикам и, не вставая, потряс кулаком. – Вот я вам ужо покидаю! Щас как подымусь!

Но не поднялся, наоборот, умостился поудобнее. И тут раз – вторая палка! Да длиннее первой!

– Да что ж это творится, а! Расшвырялись, окаянные! Не видите, шторбово семя, тут люди лежат!

Ответом ему был третий дрын, длиннее прежнего – по плечу задел. Не больно, но обидно. Матуш Копр вскочил в ярости – то есть это ему казалось, что он «вскакивает», на самом же деле к его вялому, неуклюжему телу этот глагол был совершенно неприменим. «Выполз» – будет точнее. Встал, шатаясь, огляделся… И обнаружил СТРАШНОЕ. В округе не было ни одной души, по крайней мере, живой! И палки в него никто не кидал – они появлялись сами. Просто из воздуха. И воздух тот странный был: дрожал как летом, искрился как зимой! Бедный Копр поначалу-то думал, что это в глазах у него искрится и дрожит – с похмелья-то и не такое увидишь. Ан нет! На самом деле оно! Плывет, переливается, и палки из него валятся одна за другой! Вот страсти-то! Неужто гайсты из бараков на волю полезли? Посреди бела дня? Да такого непорядка и в самый разгар Тьмы не случалось! Одно из двух, решил Матуш: либо строение должно прямо сейчас рухнуть и гайсты разбегаются, чтобы не придавило кровлей (как будто бесплотного гайста можно чем-то придавить!), либо это лично его, Матуша Копра, настигла кара небесная за то, что много грешил. Не велят хейлиги пить по средам, а он пил. Не по злому умыслу, просто не всегда же догадаешься, что нынче среда. Иной раз кажется, вот только суббота пришла – а оно, оказывается, уже среда! Куда подевались три дня – гадай потом…