– Доверься мне. Пожалуйста, сядь на минуточку, Эви. – Она подчинилась, а он в этот момент быстро посмотрел на Веронику и Ричарда. Они кивнули ему. Тогда он сказал:

– Спасибо тебе за честность, Маргарет, и нам очень жаль, что ты не станешь частью нашего нового приключения, и желаем тебе всего наилучшего. Ты, конечно, можешь оставаться в качестве желанного гостя в своем коттедже, пока не найдешь себе другое место для проживания.

Это был конец. Этого было достаточно. Леди Маргарет покраснела еще сильнее и задышала быстро и тяжело. Она встала из-за стола, но выглядела совершенно потерянной. Леди Вероника подошла к ней, взяла под руку и повела ее прочь из кухни, вниз по коридору, где встретила миссис Грин, улыбавшуюся такой улыбкой, которой позавидовал бы Чеширский Кот. Затем они исчезли на лестнице, поднимавшейся в главный зал.

Оберон поднял бокал, приглашая Эви и Ричарда.

– Теперь давайте обговорим условия контракта и разработаем план. Рон и Гарри тоже хотят поучаствовать во всем этом и уже полностью согласились с идеей кооперации, особенно в свете того, что, похоже, нас ждут тяжелые времена, когда работы не будет хватать даже для наших вполне целых парней, вернувшихся в эту «страну для героев». Мы должны быть уверены, что делаем все от нас зависящее.

Эви выпила немного бренди, глядя на Оберона: его лицо было таким теплым, живым и прекрасным. Да, теперь она будет ему верить и пойдет за ним хоть на край света и обратно.

Джек стоял рядом с домом Грейс и ждал, наблюдая, как в ее спальне мерцает свет. Кажется, он слишком часто стоял тут, и всегда с разбитым сердцем. Он снял кепку и смял ее: голова сразу заболела от холода, но ему нужно было чем-то занять руки. На нем была шинель, которую он мог бы перепродать в центре демобилизации за пару фунтов, но это было отличное пальто, и он надеялся, что оно еще сослужит ему добрую службу. Он, Март и Чарли потеряли довольно много времени, пока ждали, когда для них подготовят гражданскую одежду для демобилизации, но при этом их форма тоже оставалась при них, потому что формально они еще состояли в резерве Зет.

Он начал переминаться с ноги на ногу, когда от ветра стало еще холоднее. Снег шел, но легкий. Говорят, что у каждой снежинки свой узор. Как такое может быть? И кто ему это сказал? Ах да, Томми Эванс, в тот самый момент, когда грязь уже залилась в его сапоги и начала просачиваться в онучи – они шли тогда друг за другом, с расстоянием в один фут. Один фут. Один шаг. Еще один. Еще. Чертова усталость. Надо продолжать идти, вот и еще один фут. Один фут. Через Мененские ворота, через вонючую стоячую воду, через зубья разрушенных зданий, к соскользнувшей с дощатой дороги Ипра повозке с их орудиями.

Он до сих пор помнил на ощупь ту веревку, за которую они тогда взялись все вместе, чтобы достать эту чертову штуковину из грязи.

Там, наверное, было человек сто, все с рюкзаками за спинами, а эта веревка была скользкая, как черт, и у них скользили руки и горела кожа, и сапоги тоже скользили, но они тянули, тянули и тянули. Они вытащили ее на дорогу, а небо освещали полевые пушки, треща и грохоча у них над головами. Да, они ее достали – Чарли был спереди, а Март и Об за ним, пока остальные офицеры стояли поодаль и выкрикивали приказы.

Где сейчас Томми? Ах да, теперь он вспомнил, как выглядел въезд в медпункт, куда они отвезли его после того, как его подстрелил снайпер во время одной из вылазок к колючей проволоке. Они не ожидали, что он умрет, но санитар сказал, что удар был слишком сильным. Они оба написали письма его маме.

Он бросил окурок на землю, громко выдохнул. Ему было одиноко, и он скучал по ним; по ним по всем, по каждой минуте каждого дня, потому что они были его марра, а теперь он не видел перед собой цели, причины, чтобы… Он прошел через главные ворота. Они не просто скрипнули, они завизжали. Он подошел к крыльцу, и дверь отворилась. Она была здесь, она принадлежала ему, и теперь он ее обнимал, но он все еще был один, потому что никто, кроме его марра, не знал, что он чувствовал, что ему снилось, что он помнил, что он ощущал.

И тогда он зарыдал, он задыхался слезами со страшным звуком, потому что любил эту женщину, которая согласилась жить с ним. Она сказала:

– Я знаю, каково это. Я испытала это сама и излечивала от этого других, я знаю, как это бывает, а еще знаю, что это проходит.

Она повела его вверх по лестнице, потому что Эдвард ушел, решив, что он должен провести вечер со своими прихожанами. Она отвела его в спальню, на освещенные окна которой он так часто смотрел, не отрываясь. Теперь он увидел, что на обоях были нарисованы розы, а кровать была застелена розовым покрывалом. Она была в своей ночной рубашке. Она сняла с него пальто и позволила ему упасть на пол. Она начала расстегивать его рубашку, и тогда он стал исступленно помогать ей, и она дала своей рубашке упасть с плеч к ее ногам, и они упали на кровать и наконец были вместе, и она была такой нежной и прекрасной под прикосновениями его грубых, изрезанных рук, как он себе и представлял.

А потом он спал и даже во сне видел солнечный свет, а потом кедр, еще старое дерево, но потом за образами его друзей начала проступать тьма, пока с ревом не ворвалась в его мир, как она всегда делала. Когда он проснулся, он посмотрел на солнце, которое лилось в окна. Он проспал всю ночь и теперь думал о молодом кедре, который возвысится надо всем и станет сильным, как и он сам.

Позже этим же утром Джек сидел на кухне у Эви и рассказывал ей о решении Грейс, которое она приняла после того, как их «проба пера» этой ночью прошла так успешно. Она сказал ему, что в доме пастора было вполне достаточно места для Тима и Джека, ведь, несмотря на то что в корыте больше не было необходимости, кому-то надо было тереть ему спинку. Эви воздела руки к небу:

– Стой, не продолжай. Я слишком невинна.

Он сидел, взгромоздившись на край стола, и обернулся, когда на кухню влетела Грейс. Ее униформа сестры добровольческого корпуса была девственно-чистой, как и обычно.

– Эви, Роджер просит тебя. Он долго не протянет. Пойдешь к нему? Он очень настаивает. Приложи платок к лицу, хотя не знаю, чем это поможет. Мы тут мрем как мухи.

Она поцеловала Джека, быстро развернулась и убежала. Джек блаженно улыбнулся ей вслед, а Эви только вскинула бровь и снова подняла руки:

– Нет, ни слова, я не хочу знать.

Она поспешила за Грейс, махнула рукой последнему из двух оставшихся санитаров и спросила про Матрону, которая накануне слегла с лихорадкой.

– Она это предвидела. Но, в самом деле, ты бы смогла ее остановить? – Этот вопрос не требовал ответа.

Эви взяла одну из наполненных сфагновым мхом повязок из корзины у входа в зимний сад. Она была обрызгана дезинфицирующим средством. Она приложила ее к лицу, когда входила внутрь. Все шторы были опущены, и печь была затоплена на полную мощь, чтобы поддерживать температуру в этом стеклянном помещении. Снаружи снег покрыл землю как минимум на три дюйма. Эви надеялась, что Саймон надел куртку, несмотря на то что сейчас он был в тепле и подкармливал переживающие зиму тепличные растения.