— В зону? Да куда его возьмут? Там вкалывать надо. А этот только жрать будет.

— Он освобожден по болезни из магаданской зоны. Его оттуда в ссылку отправили. Вот выписка.

— А что у него за диагноз? Психологическая несовместимость со строем нашим?

— Да нет. Сахарный диабет.

— А это что? Серьезно?

— Даже очень. Еще какая-то ишемия сердца. Потом — гипертония и ого! — присвистнул кто-то от удивления.

— Чего там?

— Астма….

— Так он этими болячками, как пес блохами начинен.

— То-то и оно! Хрен старый! Не может жить спокойно. Грел бы жопу на печи. Так нет, дай- ему письма писать за границу.

— Да не нашли мы того письма. Весь дом на уши поставили. Все перетряхнули. Даже попадью шмонали, сопляков его. И ни хрена…

— Выходит, по-твоему, Никанор утку подкинул?

— Значит, так. Не сожрали ж они письмо в самом деле. А об нас предупредить не мог.

— Вот это фокус? Без вещдока патлатого отмудохали!

— Давайте его куда-то. На днях проверка будет. Пронюхают, вони не оберешься. Им липу вместо доказательства не сунешь. Они тогда так засунут, что вытащить будет некого.

— А куда его? В расход, конечно, — заявил голос помоложе.

— Дурак! Усолье и так от порога не отходит. Им поп, как нам зарплата… Кокнешь старого мудака — потом весь век колючей проволокой просираться будешь. А и в зону не спихнешь с такими диагнозами… Давай по темпу его на катер и в Усолье. На берегу оставим. Там его свои подберут. Выходят — их счастье, нет — такова судьба, готовься к кляузам. Они всякую комиссию в слезах утопят.

— Ну, пусть ребята отвезут. Уберут его из кабинета. На черта он мне тут сдался? Без него тошно.

— Надо было вначале его письмо найти. А уж потом срываться. Теперь, если окочурится — самому хоть в петлю.

— Кончай заливать. И не таких, как этот гнус, к стенке ставили.

— То раньше. Теперь хрен. На все основание требуют. С год назад мне этого типа пустить в расход было, что плюнуть. Сейчас— докажи его виновность…

— Плевал я — доказывать. Позови ребят. Пусть этого прохвоста в катер отнесут. Чтоб его крысы в подвале не сожрали вовсе.

Харитон все слышал, но не подавал вида, что давно пришел в себя.

— А Никанору — мудаку, скажи, если он с нами блейфовать еще вздумает, добром, не кончит. За него никто не спросит. С сучьей меткой в зону швырну. Так и скажи ему, слышь, сержант?

— Передам, — послышалось над ухом Харитона и чьи-то руки, ухватили его под мышки, другие — за ноги, поволокли из кабинета по коридорам, потом — на улицу — во двор, потом, он услышал, как под ногами идущих зашуршала галька.

К реке пришли, — мелькнула догадка у Харитона.

Его положили на дощатый настил. Священник почувствовал, что он на катере.

Значит, в живых решили оставить.

— Отчаливай помалу! — скомандовал кто-то сдавленным голосом, и священник услышал, как заработал двигатель, зашелестела вода за бортом.

Вскоре к нему подошли, взяли за ноги, за руки, вытащили на берег. И бросили злое:

— Чертов козел, столько времени на тебя потратили, как коту под хвост, — заспешили обратно на катер.

Священник открыл глаза. Его мучители уже отошли от усольского берега и забыли о нем. Из осторожности Харитон решил дождаться, пока они причалят у своей пристани, и лежал не шевелясь на мокром песке. Когда же попытался встать — боль помешала. И тут почувствовал, как кто- то ткнулся в плечо.

Оглянулся. Старый волк смотрел на священника, роняя с желтых клыков голодную, липкую слюну.

— Тебе доказательства не нужны. Ишь, тварь, тоже на меня позарился, — не испугался Харитон. И, ухватив булыжник поувесистей, пригрозил зверю:

— Получишь в лоб! Понял?

Зверь понял. Жалобно взвыв, будто ругнув священника, он сел неподалеку от него, дрожа всем телом, словно тоже, как и Харитон, недавно вырвался из потасовки, после которой вдесятеро сильнее захотелось пожрать.

Глазами он давно сожрал Харитона, испепелив ими, ровно углями, все лакомые места. Они, он знал, были теплыми и кровянистыми.

Это не беда, что старовата добыча, а мясо будет жестким, с резким запахом застарелой, больной мочи. Другого, помоложе, не догнать и не осилить. Молодые — всегда здоровы и сильны и будут драться за свою шкуру. Молодые могут и сами убить зверя. Одолеть его. Вытряхнуть из шкуры, потому что добычу старые волки выбирают не по зубам и вкусу, а по силам. Больной человек не сможет убежать. Волк, хоть и старый, все равно нагонит. Собьет со слабых ног костистой грудью и, ухватив зубами горло, прокусит вмиг и замрет, почуяв на старых клыках знакомый и давно забытый, солоноватый вкус крови, густой и горячей… А уж потом можно взяться за мясо и жевать, отрывая от костей и жил хоть всю ночь напролет. Никто не помешает зверю насладиться добычей. Он сумеет её отстоять, возможно последнюю удачу последней охоты.

Зверь рычит от нетерпения. Продвинулся на шаг к Харитону. Жадно втягивает запах добычи. Но та ругается, не хочет умирать. А кто хочет? Даже зайчата отбиваются от волков когтистыми задними лапами. Куропатка на что дура, а и та, заметив волка, вспоминает вмиг зачем ей от природы клюв и крылья даны.

Волк лег на брюхо и, проскулив что-то негодующее, пополз к человеку. Тот, как и обещал, камнем в голову швырнул. Да так, что река перед звериными глазами закрутилась каруселью. Стала величиной в лужицу. Попить бы, да не достать. Далеко и больно. Хорошо что не размозжил вконец. А не будь эта башка волчьей?

— Эге-ге-ге! — закричал Харитон, зовя на помощь усольцев. Может услышат, может прибегут.

Волк от неожиданности отскочил, взвизгнув, припал на передние лапы. Потом приготовился к прыжку. Метнул глазами-искрами в жертву, наметив целью больное плечо, ощерил клыки. Но тут же насторожился, сделал резкий прыжок в обратную сторону. Прислушался.

Со стороны села услышал топот человечьих ног. Определил — бегут люди, их много. От них не убежать, если промедлишь. А поймают— не выжить. Люди не выбирают зверей по возрасту. Они убивают любого. Не пощадят, не промедлят. Не посмотрят, прав иль виноват? Тронул иль просто рядом посидел. Главное, зачем тут появился? Этого будет достаточно для расправы. А она, случись, будет короткой и жестокой.

Волк облизнув голодный бок, урчащий требухой, вставшей на дыбы от запаха добычи, потрусил по берегу реки, заросшему кустарником и травой, и вскоре Исчез из виду.

К Харитону подбежали ссыльные. Первым — Шаман, за ним — Пелагея. Видно, сердце ей подсказало. А может, узнала голос…

— Отец Харитон, слава Богу! Живой! — упала на колени жена, крестясь и плача.

— У чекистов был?