— Избили сволочи до полусмерти!

— Давай за носилками, — послал Гусев баб. Те понеслись в Усолье, обгоняя друг друга, одним духом в село примчались. Ухватив носилки понеслись к берегу. И, подсобив мужикам уложить священника бережнее, шли рядом, не отстав ни на шаг.

Через пяток минут Харитон уже был дома. Мужики помогли

его раздеть, разуть. Бабы затопили баньку. Куда отца Харитона несли Оська и Комары. Следом шел Гусев.

Он сам отмыл, отпарил священника. Сделал примочки, втирания. Напоил настоем аралии. И завернув в махровую простынь, укутав в тулуп, велел мужикам отнести человека домой.

Отцу Харитону принесли ужин из общинной кухни. Гусев уговаривал поесть. Другие несли священнику молоко, квас, оладьи, творог, яичницу.

Харитон смотрел на людей. Они отдавали ему от себя. Не от избытка — от щедрости своей, радуясь, что жив. И впервые слезы сдавили горло. Этим людям, он всегда был дорог и нужен…

Среди пришедших не было лишь Никанора.

— А где же голова села? — спросил Харитон.

— Захворал внезапно. Два дня уже не встает. Температура поднялась. Такая, что весь горит. Хотя и не простывал нигде, — ответил Андрей Комар.

— За что ж тебя, батюшка, взяли? — спросила Дуняшка Гусева.

— За письмо из Канады, от Горбатых. За то, что мне оно было адресовано, — вздохнул Харитон.

— Изверги! — не сдержался старый плотник.

— А чего они хотели от тебя? — поинтересовалась Лидка.

— Чтоб ответ не писал. Этого добивались, — смолчал Харитон, не решаясь сказать правду, заранее предположив ее последствия.

Пелагея рот рукой прикрыла. Чтоб лишнего не болтнуть. И только вставила тихо:

— Они весь дом перерыли, тот ответ искали. Целый день нас мучили.

— Так он уже пошел в Канаду? — спросил Оська.

— Нет. Не пошел. Перечитал я его, решил по-другому написать. Зачем плакаться за границу? Она не поможет. А вот себе навредим. Коли такое письмо попадет в руки чекистов — всем худо будет. Куска хлеба из поселка не получим. Да и Горбатым наши горести нынче ни к чему, — заметил жену Никанора.

Та маячила за спинами баб и внимательно слушала каждое вылетевшее слово.

Когда же усольцы разошлись," у постели отца Харитона остался один Шаман.

Пелагея хлопотала на кухне, укладывала детей спать.

— Кто ж донес на тебя за ответ Горбатым? — спросил задумчиво.

— А тот, кто на твоего Васька донес. И на других мальчишек наших. Одна рука действовала. Я тогда еще догадался, что есть серед нас стукач, но кто он? Не мог того уразуметь. Вроде все свои…

— Так ты узнал кто он? — в упор спросил Гусев, побледнев от напоминания о сыне. Весь напрягся, ждал.

— Знаю. Поверив, что я без сознания, чекисты проболтались. Сам бы я на него век бы не подумал.

— Никанор? — спросил Шаман.

— Он!

Гусев сник. Заговорил прерывисто:

— Едва тебя увели, Пелагея с воем ко мне кинулась. Мол, беда, спасай. Я и смекнул. Вмиг к образам, за которые ты ответ прятал. Чтоб утром отправить. Это место видели из усольцев только мы с Никанором. Я это твое письмо и унес. Сжег у себя в печке. Потому что Никанор видел, как я к твоим ходил. Мог переотправить чекистов в мою избу. Я их ждал. А чего оставалось? Но все ж сумленье было. Может, не ответ — причина? Когда же чекисты, вломившись с обыском, сунулись именно за ту икону, я враз как протрезвел. Но… Остановило кое-что. Случалось, сами мужики признавались во всем. Пыток, боли не выносили. И тогда сами все указывали, — говорил Шаман.

— Неужель я сам ходил к чекистам, чтобы оповестить их о письме, о том, что я читал его? Ты что ж, за дурного меня принял? — рассмеялся священник.

— О письме из Канады они и без нас знали. На нем их отметка, три волнистые линии. Это ихний знак. Да и не могло оно миновать их рук и глаз. Оттого и без тебя знали, от кого и кому оно пришло. Ты ж написан получателем. Потому в этом я никого не мог подозревать. Даже дурак бы понял: раз тебе письмо отправлено — ты и прочтешь, его нашим. А Никанор тогда вспомнился, когда чекисты с обыском пришли. Но и тут я тебе должен был дождаться. Чтоб для себя знать: сам ты им сказал иль продали нас.

— Ты, Виктор, одно уразумей. За себя мне не обидно. Пожил. Но кого еще он заложит чекистам?

— А моего Васю? Его только он… Это он его убил — их руками! — всхлипнул Шаман нечаянно.

— Кто ж еще? Кроме него некому. И все ж прошу тебя, не возьми грех на душу! Останься чистым перед Богом, — попросил Харитон.

Виктор сидел напротив священника; сцепив руки в кулаки.

Все годы Шаман мучился, приглядывался ко всем ссыльным, не доверял никому после случившегося с сыном. Ни на один день не забывал он о горе своем. Но судьба не давала ответа на вопрос. А неумолимые годы косили ссыльных. Молодых и старых. И Гусев часто думал, что виноватого за сломанную судьбу Васька тихо прибрал Бог, не выдав его усольцам.

Никанор… Его он не подозревал. Угрюмый, раздражительный, он всегда с жадностью накидывался на газеты, читал их от первой до последней строчки и комментировал едко, зло.

Когда он успел снюхаться с чекистами? Когда стал продавать своих, за какую подачку?

— Слышь, Виктор, выкинь из головы и сердца — злое. Не смей мстить.

— Не моги грешить, не тронь говна, а ему пошто все дозволяется? Иль он перед Богом — особый? Нешто мой мальчонка ему помешал? А ты чем виноват перед ним? За что на тебя вонял? И других, коль не помешать, продует чекистам. Нет! Не дам!

— Что придумал? — схватил его за руку Харитон.

— Сгоню из Усолья. К всем чертям!

— Как выгонишь? Ты — не власть! А ей он на руку. Ты к нему пальцем прикоснешься — с тебя и всей семьи живьем кожу сдерут.

— А кто донесет?

— Его семья, — напомнил Харитон.

— Не поймут ничего. Откуда им знать, что нам все ведомо? Не допрет до них.

— Я не дозволю! — встал священник.

— По твоему соображению выходит, надо оставить все, как есть? — изумился Шаман.

— Именно так! Потому что над нами всеми, над живущими, есть один властелин — Господь!

— Я от Бога не отрекаюсь! Но не смогу дурака валять! Все выскажу гаду.

— И зря! Слава Богу, что узнали, кто нас выдает! Если его раскроем явно, чекисты новую партию ссыльных подкинут. В ней — десяток Никаноров может оказаться. Пока узнаешь, жизни не хватит. Радуйся, что хоть Бог дал разгадать стукача. Он и не ведает о том покуда. Держи это втайне. И молчи. Так ты многих бед избежишь.

— А остальные люди? Они ж, не знамши, всегда на его крючке будут, — изумился Гусев.