В годы Великой Отечественной войны Москва салютовала войскам Рокоссовского свыше 61 раза. Ни одному другому полководцу той войны, в т. ч. и Жукову, такие почести не оказывались[259].

Солдаты и офицеры фронтов, которыми командовал Рокоссовский, обожали своего командующего и слагали о нем песни. Это был единственный Маршал Советского Союза, встречать которого население освобожденных им городов даже десятилетия спустя выходило в полном составе, устилая весь путь маршала «ковром» из живых цветов. Ни одного маршала в СССР народ не любил так, как любил К. К. Рокоссовского.

Рокоссовский был единственным из общевоинских маршалов СССР времен войны, который никак не засветился в послевоенном т. н. трофейном разграбление Германии.

Даже из Польши, где он не один год пробыл министром обороны и маршалом Войска Польского, Рокоссовский вернулся с одним чемоданчиком.

И вот еще что. Рокоссовский первым из двух главным маршалов Победы подготовил свои мемуары. Если бы то, что он написал, было пропущено в Печать, ни одна из баек Жукова не то что не смогла бы появиться на свет — не могла бы даже и «зародиться».

Уж если такой выдающийся профессионал прямо указал на то, что система мер по обороне страны, которая в первом полугодии 1941 г. реализовывалась Наркоматом обороны и Генштабом, не имела признаков адекватности реально складывавшейся в канун войны обстановке, то соответственно действия цензуры были направлены на сокрытие главной тайны Великой Отечественной войны — тайны поражения наших войск в ее начальный период.

Тайны, раскрывать которую Жуков (да и не только он) категорически не желал.

Под маской «объективных размышлений» и столь же «объективных воспоминаний» легко организовать «глубоко эшелонированную оборону» этой тайны и все валить на Сталина, к которому даже его враги на мировой арене относились с уважением, гордились, что имеют в его лице принципиально непримиримого противника.

Пожалуй, небезынтересным для многих явилось бы мнение самого заклятого врага Сталина — А. Гитлера. По свидетельству И. фон Риббентропа, «в те тяжелые дни после окончания боев за Сталинград… состоялся весьма примечательный разговор (т. е. у Риббентропа — А. М.) с Адольфом Гитлером. Он говорил — в присущей ему манере — о Сталине с большим восхищением.

Он сказал: на этом примере снова видно, какое значение может иметь один человек для целой нации. Любой другой народ после сокрушительных ударов, полученных в 1941 — 1942 гг., вне всякого сомнения, оказался бы сломленным. Если с Россией этого не случилось, то своей победой русский народ обязан только железной твердости этого человека, несгибаемая воля и героизм которою призвали и привели народ к продолжению сопротивления. Сталин — это именно тот крупный противник, которого он (Гитлер) имеет как в мировоззренческом, так и в военном отношении.

… Создание Красной Армии — грандиозное дело, а сам Сталин, без сомнения, — историческая личность совершенно огромного масштаба»[260].

Даже у Гитлера в дни такого тяжелейшего, дотоле неведомого ему поражения хватило сил и, не постесняюсь того сказать, мужества признать превосходство Сталина и произнести это вслух. А у нас уже полвека, со времен небезызвестного Хрущева, верхом шика почитается языческое глумление не только над прахом, но и над памятью не без посторонней помощи покинувшего этот мир Сталина!

Потревожили не только прах усопшего, тайком перезахоронив его, но даже пуговицы золотые с мундира и то пообрезали перед перезахоронением. Надо же было опуститься до такой низости? Что же говорить о спущенном с цепи тем же Хрущевым тупом антисталинизме?![261]

Жуков потому категорически не желал открывать тайну поражения наших войск, что тогда ему пришлось бы объяснять, почему в первом полугодии 1941 г. до 22 июня произошло нечто невероятное, просто немыслимое по любым канонам и меркам, во что и сейчас-то весьма трудно поверить, если бы не «железные» факты.

И тогда не только мгновенно померк бы усиленно, но искусственно надраивавшийся образ «Георгия-Победоносца», но и лопнула бы вся злобно тупая антисталиниана, особенно по вопросу о войне, а на нее-то и была завязана вся эта вакханалия абсурда и подлости.

Человечество уже давно пришло к выводу, что «от времени до времени очень полезно подвергать пересмотру наши привычные исторические понятия, чтобы при пользовании ими не впадать в заблуждения, порождаемые склонностью нашего ума приписывать своим понятиям абсолютное значение»[262]. А подвергнув — не столько пересмотру, сколько элементарному анализу — приходишь к вызывающему оторопь выводу.

Дело в том, что при формально, то есть де-юре сохранившихся в силе замысле отражения агрессии и лежавшем в его основе принципе обороны, изложенных в также де-юре сохранявшемся в силе общегосударственном документе — «Соображениях об основах стратегического развертывания Вооруженных сил Советского Союза на Западе и на Востоке на 1940 и 1941 гг.» от 18 сентября 1940 г. (утверждены Сталиным 14 октября 1940 г.) — в первом полугодии 1941 г. де-факто произошло не только полная подмена указанного в «Соображениях…» принципа обороны на полностью не адекватный формально сохранявшемуся де-юре замыслу, но и в конечном итоге — полная подмена самого замысла отражения агрессии на иной, а вся реализация последнего к тому же велась на редкость крайне неадекватными средствами, методами и приемами.

«Естественно», со всеми вытекающими отсюда фатально негативными последствиями, кровавая совокупность которых хорошо известна как трагедия 22 июня 1941 г., — именно на это-то и обратил свое внимание Рокоссовский, но вмешалась цензура.