Династия Шан также была связана с просом: когда к концу второго тысячелетия до н. э. дворцы династии Шан были покинуты, посетители с тоской видели просо, растущее среди развалин[580]. Западная цивилизация использовала просо только как корм для птиц, может быть потому, что из него нельзя приготовить дрожжевой хлеб. Но это высокопитательный продукт, в нем много углеводов и жиров и больше протеина, чем в твердых сортах пшеницы.

В самых ранних китайских письменных памятниках упоминаются две разновидности проса, и обе обнаруживаются при археологических раскопках поселений пятого тысячелетия до н. э. Оба сорта почти несомненно не завезены извне, в Китае это местные растения[581]. Они выносливы к засухам и растут на щелочных почвах. Самые ранние земледельцы возделывали просо на участках, очищенных путем сжигания леса, и добавляли к нему продукты скотоводства и охоты: мясо одомашненных свиней и собак, диких оленей и рыбу.

Как ни удивительно, но остатки древнего образа жизни уцелели в горах одной из наиболее индустриализованных и технически передовых стран — на Тайване. В 1974–1975 годах Уэйн Фогг наблюдал такую технику работы: наклонный участок с углом подъема в 60 градусов выбран потому, что «огонь вверх по склону горит жарче». Участок просушивался, иногда в нем делались ямки, затем сажались семена, вышелушенные руками и ногами. Чтобы отогнать птиц и других вредителей, на участок ставят шумные чучела или волшебные приспособления — миниатюрные деревянные лодки, окруженные пальмами или тростниками и накрытые сверху камнями. Каждую метелку проса срывают руками, бросают в корзину, которую крестьянин несет на спине, а когда метелок набирается достаточно, их связывают в снопы, укладывают в груды и переносят домой[582]. Традиционные стихотворения описывают дела крестьянского года: проделывание ямок в холодной земле, охота на енотов, лис и диких кошек, «чтобы добыть шкуры для господина»; крестьяне также выгоняют из-под кроватей цикад и выкуривают больших крыс, которые поедают просо в стогах[583].

Все это наводит на размышления. Даже сегодня такой тип земледелия технически крайне примитивен. Но во времена династии Шан он кормил, вероятно, самое плотное в мире население и позволял выводить в поле армии в десятки тысяч человек. Достаточно высокий урожай можно было получить только при смене полей: позже альтернативу просу, которой требовала подобная система, составили соевые бобы, но неизвестно, когда это произошло — возможно, не раньше середины первого тысячелетия до н. э., если доверять рассказу о том, что господин Хуан из Чи впервые привез бобы домой из военного похода против варваров джун в горах в 664 году[584]. Пшеница появилась очень поздно и всегда была запятнана чуждым происхождением: «та, что пришла»; в надписях об урожае пшеницы говорится как о принадлежащем соседним племенам, его следует уничтожать[585].

А рис? Символом изобилия и главным блюдом в меню он стал в процессе, неотделимом от создания самого Китая, — в процессе расширения и окультуривания, в котором силились две разных среды. Территория ранней китайской цивилизации чересчур холодна и суха для выращивания риса, и сегодня рис в больших количествах здесь можно выращивать только с применением современных средств агрономии. Дикие разновидности риса здесь росли, и, возможно, в течение тысячелетий небольшие участки с огромным трудом использовали для выращивания риса; но рис не мог соперничать с просом как основной продукт питания или как главная культура интенсивного земледелия. Жители долины Желтой реки признавали рис элементом кладовой цивилизации, но не выращивали его в больших количествах. Этнографы древнего Китая не оставили достоверных систематических описаний, но по дошедшим от них сведениям все-таки известно, каковы были варвары: они многосторонне передали жизнь китайцев. Они жили в пещерах и носили шкуры[586]. Они не говорили на понятном языке. И не выращивали рис, как племена предшественники колонистам на Янцзы у Цзинлинь Кана. Мир народов, выращивающих рис, во втором тысячелетии до н. э. был соблазнительным фронтиром.

Современные ученые много спорили о том, как лучше описать процесс создания Китая: как распространение во вне, расхождение от ядра Желтой реки к реке Янцзы или как объединение различных общин в бассейнах обеих великих рек, причем все эти общины в равной степени можно назвать «протокитайскими». Потребуется невероятное и героическое соединение добродетелей: опыта и объективности, — чтобы разрешить этот спор, но такая попытка кажется ненужной. Колонизационное движение кнаружи от Желтой реки достаточно очевидно; позднейшие поэты вспоминают о нем как о завоевании, которое охватило вначале долину Хуай, потом Янцзы, как в песне о герое примерно XI века:

По позднейшим воспоминаниям, войны и колонизация середины первого тысячелетия открыли «тысячи лиг до четырех морей»[588].

За этим обычным преувеличением скрывается подлинная экспансия, которая пронесла культуру бассейна Желтой реки до южных притоков Янцзы. Но колонисты и конквистадоры могли смешиваться с другими общинами в долгий период, на исходе которого человечество стало делиться на две категории, характерные для китайской этнологии на протяжении всей истории: на «китайцев» и на «варваров». Было бы неразумно предполагать, что империализм обязательно порождает государство с центральной властью в течение всего того периода, который мы считаем периодом складывания китайской культуры: между великой столицей Шан, размещавшейся вначале у Ченчу, затем во второй половине второго тысячелетия до н. э. переместившейся чуть севернее к Аньяну, и далекими форпостами и поселениями могло существовать много градаций власти. Последовательность династий — традиционно за два тысячелетия, до возвышения Ши Хуанди, их насчитывают три — возможно, говорит о соперничестве между государствами, примерно равными по силе, и об объединяющих завоеваниях. Однако в конечном счете Китай стал примером редкого развития: цивилизация, существующая без значительных перерывов и эмоционально отождествляемая с одним государством.