В палате стоял буфет, наполненный золотой посудой под самый верх. В этом причудливом резном буфете находились львы, драконы, единороги, олени, грифы, ящерицы, кони и другие дивные большие бокалы.

Затем принесли еду, разную рыбу, потому что была пятница. Весь стол уставили блюдами, а когда их уносили, то другие ставили на их место.

Хлеб не положили, зато когда начали есть, каждому от царя раздали, по обычаю, по большому куску белого хлеба, из которого мы и должны были себе сделать тарелки.

Обед тянулся несколько часов. Нам носили много всяких вкусных пирогов, и все на золоте.

Что касается питья, нам всем подали „царское пожалование“, то есть по чарке вина. Затем подали много разных сортов меда, выдержанного пива, кто сколько хотел, и все на золоте.

После обеда никакого десерта не было. Только принесли небольшое блюдо маслин, которые царь из своих рук раздавал стольникам.

Затем царь удалился во дворец, а приближенные разъехались по назначенным им домам.

„Москва“ очень недовольна приезду гостей. Как говорят приставленные к нам русские, кто-то сеет вредные для нового царя слухи. Некоторые из духовенства открыто шипят нам вслед. По их обычаям, в православный храм входить иноверцам, даже католикам, – большой грех.

Но царь Дмитрий Иванович весел и уверен в себе. Важные государственные бояре вокруг него, в том числе главный Василий Иванович Шуйский, тоже спокойны. А значит, они затишат „москву“.

А вообще-то – храни нас Бог!

По указанию А. С. и собственной воле преданный

Вам Андрей Щепа».

* * *

Под видом подготовки ритуала свадьбы Василий Иванович Шуйский навестил царицу мать инокиню Марфу.

Разговор шел в парадной келье Воскресенского монастыря. Келья была обставлена не с монашеским, а поистине с царским величием.

Всюду на лавках и полах лежали персидские ковры. На них была разбросана дорогая одежда. Вся мебель была резная, даже со стеклом.

Василий разговаривал с матерью царя с великим почтением:

– Извини, государыня мать, что раньше тебя не проведывал. Все боялся, как бы в интриге меня не заподозрили. А вот теперь решился.

– А что так? – спросила царица.

– Весточку одну из Литвы получил секретную. Тебя касается. Хочешь почитать?

– Ох, Василий Иванович, не хочу. Или ты не помнишь, что в былые времена было за секретные весточки.

– Помню, матушка. Помню хотя бы то, что с бедным врачом Бомелием сделали. До сих пор мороз по коже. Как кабана его обработали.

– А впрочем, давай. Дай эту весточку, – сказала царица.

– Дать не дам – опасная весточка, а так перескажу. Твой сын, настоящий Дмитрий, жив, в Литве находится.

У Марфы сразу сжалось сердце. Но она спросила не о весточке:

– А чем же этот Дмитрий, сын мой, государь наш, не настоящий?

– Ты сама, царица, знаешь чем. Да всем! И обликом своим мужицким, и здоровьем своим медвежьим. – Шуйский выдержал паузу: – Мне помнится, у твоего маленького падучая была, от отца его Иван Васильевича полученная. А ведь эта болезнь никуда не девается. Так с детства по жизни и идет.

– Была падучая, – согласилась Марфа. – Но может, в Литве вылечили. Их доктора – не наши доктора.

– Ну как хочешь. Не признаешь своего истинного сына, жалеть будешь, – закончил разговор Шуйский.

– Может, и буду, – ответила Марфа. – Но пока подожду признавать. А за весточку спасибо.

Михайло и Григорий Нагие были не столь осторожны с Шуйским, как царица Марфа. (Этих князь не стал навещать, слишком много чести, этих он позвал на дом.)

– Что за весточка из Литвы? – спросил Григорий после того, как Шуйский сообщил им новость.

– От вашего племянника. Царевича Дмитрия.

– Что, еще один объявился? – сказал злой Михайло.

– Объявился, и в этот раз настоящий.

– Уж не шутишь ли, Василий Иванович. Уж не проверки ли нам устраиваешь? – спросил Григорий.

– Какие уж тут шутки! – ответил Шуйский. – За такие шутки голову на плаху кладут. А моя уже там побывала. Хватит. Я больше не хочу.

– Ну, предположим, есть там племянник, – сказал Михайло, – а нам с того какой навар?

«Больно легко он согласился, – решил Шуйский. – Значит, тоже что-то знает. Или хочет донести».

– А такой, – сказал он. – Рано или поздно он на московском троне объявится. И тогда он вас спросит, а что, дядьки мои, кого вы тут без меня пригрели? Не хотите ли на колу посидеть рядышком?

Шуйский выдержал паузу и продолжил:

– Тот, который в Литве, это не теперешний самозваный царь. Он – настоящий царя Ивана сын, со всеми его припадками, со всею злобностью. Уж он-то вас не помилует, как давеча меня.

– А чем ты можешь подтвердить свои слова?

– А тем, что я назову человека, который его видел.

– Кто этот человек?

– Михайло Молчанов.

Михаил Молчанов был известный человек на Москве, и отыскать его было нетрудно.

Братьям эта мысль запала.

* * *

При составлении свадебного ритуала встал важный вопрос об одежде Марины.

Одна из польских фур привезла красивые наряды, специально сшитые для Марины мастерами Кракова из королевской гардеробной.

Марина привыкла к своим дорогим платьям и чувствовала себя в них легко и свободно. Особенно шли ей круглые кружевные воротники, явившиеся в Польшу из Англии, а в Англию через Францию из Испании.

Но бояре, окружавшие Дмитрия, требовали русского костюма. Особенно на этом настаивал Басманов.

Марина капризничала и говорила, что в русской одежде она будет выглядеть мешком.

– Да мне просто стыдно будет ходить такой куклой перед поляками. Весь Краков будет надо мной смеяться.

– Забудь о Кракове, – сказал Дмитрий. – Придется согласиться. Не надо вызывать излишние толки.

Но сам Дмитрий был недоволен.

– Сейчас я уступлю боярам, – сказал он Басманову, – дело идет об одном дне. Но больше не стану, излишняя уступчивость в Москве более опасна, чем излишняя жестокость.

Нa венчание Дмитрий с Мариной с великим чином и торжественностью вышли из дворца в сопровождении всего высшего синклита.[7]Торжественность была доселе в Кремле невиданная.

Весь путь от дворца Дмитрия до соборного храма Пречистой Богородицы был выстлан бархатною парчою с золотом в два полотна. Яркое майское солнце освещало золотые купола храмов, золотую одежду бояр и золотые воротники на белых ризах первосвященников.