Рауль сидел вместе со всеми в мрачном и опустошенном состоянии духа. Он был рад, что все закончилось и стало можно снять кирасу. Дорожная пыль нашла маленькие щелочки в броне, забралась под них и, смешавшись с потом, превратилась в грязь. От нее пришлось страдать всю оставшуюся дорогу.

В какой-то момент он встал из-за стола, пригнул голову, чтобы не задеть низкие ветви апельсинового дерева, и вышел на улицу, где нос к носу столкнулся с Ховельяносом.

— Как дела у Лопеса?

— Будет жить, сеньор. Во всяком случае, ему повезло больше, чем бедняге Хавьеру и тем, кого мы сегодня потеряли.

Лицо у высокого, упитанного лекаря было уставшим и все еще ошеломленным. Он, как и все, был потрясен прошедшим днем.

— Ступай. Отдохни. Ты сегодня хорошо поработал. Все мы хорошо поработали.

Капитан прошел мимо, но Ховельянос его окликнул:

— Командир!

— Да?

— Надеюсь, я не позволил себе слишком многого… — Лекарь помялся. — Я сказал часовым, что вы приказали выпустить женщину из клетки и приковать у сарая. И накормить как следует.

— Что отец Даниэль?

— Он пытался возражать, но не слишком активно, сеньор. А потом и вовсе махнул рукой. Кажется, он надломлен.

Рауль сомневался, что такие слова можно применить к инквизитору, но не стал возражать.

— Я виноват, сеньор?

— Не думаю, Ховельянос. Ты сделал то, что я только собирался.

— Хорошо.

— Один вопрос — почему?

Лекарь подошел ближе, задумчиво погладил бороду:

— Из дурацкого чувства благодарности, сеньор. Я пятнадцать лет штопал наших храбрецов кривой иглой, выковыривал из них пули и осколки. К сожалению, я не так набожен, как Мигель. Я не жду райских кущ и не страшусь пекла. Поэтому не боюсь ее. По мне — она обычная женщина, сеньор, пусть и владеет магией. Правда, я не хотел бы, чтобы мое мнение узнала Инквизиция.

Капитан кивнул, показывая, что не собирается никому что бы то ни было рассказывать.

— Все говорят, она здорово нам помогла. И это так, сеньор. Сегодня она спасла наши шкуры. Клянусь Спасителем, миска горячей еды — небольшая плата за наши жизни! Ей слишком недолго осталось, чтобы… — Он запнулся.

— Я тебя понимаю. Ступай.

— Доброй ночи, сеньор, — вздохнул Ховельянос.

— Доброй ночи.

Ссутулившись, лекарь пошел туда, где бренчала гитара.

Рауль проводил его взглядом и неспешно направился к конюшне.

Альмадена — приграничный город. У нее имелся свой гарнизон, и отряду не было нужды расставлять собственных часовых. Двое алебардщиков из льедских наемников оторвались от игры в кости, узнали командира прибывшего отряда и кивнули ему, как старому знакомому.

— Мы накормить вашу еретичку, как вы велеть, сеньор, — сказал один из них, заросший по глаза густой кудрявой бородою. — Что-нибудь еще надо сделать?

— Нет. Я поговорю с ней.

— Как вам угодно, сеньор, — пожал плечами бородач и взялся за игральный стаканчик.

Женщина сидела на чистой соломе, под фонарем, за ногу прикованная цепью к стене, словно собака. Ребристый ошейник тускло мерцал, отблески пламени плясали на лице, делая его черты еще более резкими.

— Сеньор?

Он остановился перед ней, заложил руки за спину, покачался на носках, хмуря лоб, и внезапно спросил:

— Ведь у тебя был шанс. Почему ты не убежала тогда? Твоя магия уничтожила мятежников, я сомневаюсь, что мы смогли бы остановить тебя. Почему ты все еще здесь?

Она долго-долго молчала. Затем улыбнулась:

— Я не считала себя вправе так поступить. Спаситель прислал мне испытание, и я должна пройти по этой дороге до конца.

— Спаситель?

Женщина устало прикрыла глаза:

— Хуэскар очень набожный город, сеньор. В моей семье все были истинными верующими. И меня воспитали такой же. Сколько я себя помню — стараюсь жить по Его заветам. Верю в Него и не сомневаюсь, что Он не оставит меня и поможет мне. Это очень просто, сеньор, верить.

— Не сомневаюсь, — сухо отозвался он. — Но как вера в Спасителя может уживаться с даром от Искусителя?

— Церковь говорит, что дар Искусителя — это грех. Я живу с ним всю свою жизнь. И применяю его только для того, чтобы творить добро, как учит нас Спаситель. Магия для этого вполне годится, хоть это и не нравится отцам-дознавателям. Мое испытание продолжалось долгих сорок лет, и теперь оно наконец-то подходит к концу. Того, что уготовано Спасителем, нельзя избежать, сеньор.

— Ты и твои убеждения сгорите на костре.

— Думаете, я этого не знаю, сеньор? — Она пошевелилась, и цепь тихо лязгнула.

— Зачем ты вообще решилась помочь городу? Неужели не понимала, к чему это приведет?

— В Хуэскаре родились многие святые, сеньор. Это благочестивый город. И он — моя родина. Я верю. В старую истину, а не в ту, что несет мятеж на копьях и мушкетах. Когда воззвали о помощи, я не посмела отказать. Спаситель бы не одобрил этого. Помогать ближнему своему — мой долг.

— А разве не долг ближнего помогать тебе? Они сдали тебя в руки отцов-дознавателей. Неужели это благодарность?!

— Это на их совести, сеньор. То, что делают в ответ на мою заботу, должно беспокоить их души, но не мою.

— Именно поэтому ты не раскаялась?

— В чем я должна была раскаяться, сеньор? Я не сделала ровным счетом ничего плохого. И чиста перед Спасителем. А что касается людей — они не всегда понимают сами себя и свои поступки. Бог их простит за это.

— И за то, что тебя сожгут на костре? Он тоже их простит?

— Я верю в это, — негромко ответила она. — Я с самого начала знала, на что шла, сеньор. Но иногда просто нет иного выбора. Следует действовать так, как велит тебе сердце, несмотря на грядущие последствия. Вы понимаете, сеньор?

Он очень долго молчал, смотря на нее новым взглядом, и затем так же, в тон, негромко, ответил:

— Да. Понимаю.

Клирик со своей узницей расстался с отрядом через четыре дня. В маленькой деревушке тракт разделялся на две дороги. Одна вела в Истремару, куда надлежало прибыть рейтарам, другая — в столицу королевства, где колдунью уже ждал костер. Прощание с отцом Даниэлем оказалось неожиданно душевным. Он поблагодарил всех солдат за помощь и благословил их, обещав молиться Спасителю за их здравие. Затем отозвал Рауля в сторонку и, смиренно сложив руки, сказал:

— Я не могу умолчать о том, что произошло, сын мой. Но сделаю все, что в моих силах, чтобы за вами не было вины и грехов. Церковь всепрощающа, а вы — ее верный сын, не раз доказавший свою набожность. Вряд ли за столь мелкий проступок, как временная свобода отступницы, вас будут беспокоить. Я возьму этот грех на себя.