Да, ему как-то довелось быть свидетелем подобного. Но это — если выпадет дожить. Впереди же при любом раскладе — только смерть. Корабль пахнет, как свежевыструганный гроб. А перед ним — только протяни руку — исхудавшая, но прекрасная девочка-рысь, о которой он мечтал почти вечность! Она стоит неподвижно, но пламя лампы заставляет ее тень метаться по потолку… Потом лампа гаснет…

В Малабаре они установили на корабле новые мачты взамен срубленных во время шторма, пополнили запасы воды, продовольствия, наняли нового капитана-араба. И купили рабов: нужны были гребцы. Как оказалось, неудачно: в море рабы взбунтовались, попытались захватить корабль и выломать дверь в каюту женщин.

Мятеж был подавлен при помощи капитана и нескольких гребцов, оставшихся от старой команды. Потом Матфео, Никколо и Марко рубили на палубе головы каждому десятому бунтовщику. Старики были еще в силе. Те, которых пока пощадили, покорно соскабливали с палубы кровь и о мятеже больше не помышляли.

Наконец на горизонте показался порт Ормуз. Здесь невесту должны были встречать придворные Иль-хана Аргуна. Из сотен человек свиты и тринадцати кораблей, что отправились в путь из Китая два года назад, до Ормуза на единственном, страшно потрепанном судне добралась только горстка. И, кроме Кокачин, еще одной девушке посчастливилось не умереть от болезни и не сгинуть в штормовой пучине — Хао Донг[138], фрейлине принцессы, дочери высокопоставленного ханского чиновника. Отец ее тоже был в свите Кокачин, его смыло волной еще у Суматры.

— А… А!.. А!.. — верблюдом ревел старый Никколо, плюясь итальянскими, китайскими и монгольскими ругательствами. — Всё пережить, всё перетерпеть и сложить голову на старости лет по вине собственного сына! Ну в кого ты таким уродился бабником?! Посмотри: ведь седой уже!.. Мало того что по всему Китаю твои семена, так тебе теперь принцесса понадобилась!.. Поразвлекся в дороге, и будет! Всё, теперь отдашь ее Аргуну.

Никколо знал, что сын спит с ханской дочкой, но был уверен, что у Марко достаточно чувства самосохранения, чтобы делать это осторожно, оставляя ее девственницей, а иначе им — конец.

Марко склонил голову и сказал по-монгольски:

— Прости, отец. Казни меня, но я не отдам ее хану. Не отдам никому. Я сделал ее своей женой, когда нам грозила смерть.

Старый Никколо схватился за сердце:

— И ты говоришь об этом сейчас, на пороге у Аргуна?! В Малабаре можно было бы хоть попытаться сбежать…

— И куда бы мы делись? — неожиданно спокойно возразил стоявший рядом Матфео. — Смешались бы с толпой и исчезли? Трое европейцев и девицы? — И задумчиво добавил: — Вообще-то у меня есть одна идея…

Но Никколо не унимался:

— Дай мне нож, брат, я лучше сам себя порешу быстро, чем палачи Аргуна сделают это медленно! И вам обоим советую сделать то же! Это — конец. Даже когда Хубилай перехватил наши донесения папе, я не чувствовал, что близок к смерти, а сейчас — точно знаю!

На крики вышла сама принцесса Кокачин — почему-то без украшений, в простой грубой одежде, волосы, схвачены бечевкой. За ней, опустив лицо, сияющее плохо скрываемой радостью, следовала ее «фрейлина». На ней было платье принцессы — хоть и помятое, но роскошное, синего шелка, на котором бесновались огненные цветы. Обе девушки были одиноково худы, но Хао Донг выглядела красивее и была даже немного выше принцессы.

Кокачин окинула всех взглядом и твердо сказала:

— Я — жена Марко. А Хао Донг теперь — принцесса и невеста.

Матфео даже засмеялся от неожиданности:

— А девчонка-то — умница! Мне как раз это и пришло в голову.

— Смотрите сами, — заключил, ни на кого не глядя, несколько успокоившийся Никколо. — Но, коль судьба нам уцелеть, — повернулся он к Марко, — в Венецию с нею возвращаться как с женой — и не думай. — Сказал — как молотком гвоздь забил.

— Но почему?!

Старик не ответил, только посмотрел на сына и вздохнул.

В Ормузе был траур: всего за несколько дней до их прибытия умер хан Аргун. По обычаю, на невесте хана теперь должен был жениться его сын, Газан.

Хао Донг увели женщины. Подмены никто не заподозрил. Правда, путешественников «попросили» задержаться на два месяца — до конца траура, а потом, что еще важнее, до утра свадебной ночи. Только после этого, удостоверившись в невинности невесты, счастливый супруг позволил им удалиться. Кокачин все это время Марко прятал на корабле.

Марко всегда чувствовал, что с Матфео у него намного больше общего, чем с отцом. Матфео был не таким прямолинейным, более рассудительным. Он и сказал ему почти перед самым отплытием, когда им, наконец, было разрешено покинуть Ормуз:

— Трудно тебе будет дома, Марко. А Кокачин — еще труднее.

— Так что же ты мне советуешь?

— Уж коль обман твой сошел тебе с рук, оставайся здесь. Город торговый, в месте стоит хорошем, купцов много. Разделим камни честно. На свою долю камней отличное дело можешь завести, дом купишь, сыновей народите с Кокачин… Раза два в год отправлял бы нам отсюда галеру с товарами. Выгода была бы взаимная. Ты, Марко, теперь человек восточный — небось уже забыл, как все оно там, в Венеции… Я уже и сам нечетко помню…

Превосходный корабль, который дал братьям сын Аргуна Газан, уже стоял в порту, готовый к отплытию. И Марко принял решение остаться в Ормузе.

Однако за день до отплытия Никколо и Матфео их верный слуга татарин Пьетро принес плохую новость: по рынку ходят слухи, что невесту Аргуна подменили — не дочка это, мол, хана Хубилая… А то, о чем сегодня болтают на рынке, завтра может дойти до дворца.

Оставаться в Персии становилось смертельно опасно…

Чужая родина…

И снова вошли под резную арку дома на Сан-Лоренцо бронзоволицые путники в видавших виды восточных халатах и монгольских сапогах. Слугу-татарина оставили у ворот. Родные, сидевшие за воскресным обедом, застыли в немой сцене, потрясенные неожиданным появлением странных чужаков. А Марко, глядя на этих совсем незнакомых ему людей, почувствовал себя онемевшим — он с ужасом обнаружил, что не может вспомнить ни одного слова на родном языке. Конечно, ведь уехал он из Венеции мальчишкой! В голове мешались китайские, арабские, тюркские слова и — ни одного на итальянском! Отец и дядя, как назло, тоже молчали. На руках у одной из женщин заревел младенец.

И тогда, по-прежнему не говоря ни слова и не глядя в испуганные глаза родичей, Марко, совсем забыв про собственное оружие, схватил с широкого дубового стола хлебный нож и по-варварски, по-монгольски полоснул по халату. Из прорези, как тяжелые капли предгрозового дождя, посыпались и раскатились по столешнице бриллианты, бирюза, изумруды и рубины — и заиграли огнями в пламени масляных светильников. Выпали из подкладки и объемистые шелковые мешочки специй и опиума.

Родственники изумленно смотрели то на дивный фейерверк драгоценностей, то на чужих смуглокожих людей в странной одежде, то вновь на камни — долго, пока какая-то старуха в черном, тяжко поднявшись из-за стола, не протянула к вошедшим руки и не выдохнула: