шкафчика две чашки. Взяв третью, Ханнеса, она с тоской посмотрела на нее и бережно поставила обратно.

— Когда одного из нас не станет, второй не сможет, — тихо произнесла Фина. — Что с ним будет?

Телль знал ответ. Глядя, как наполняется кипятком чашка, он думал, что для Фины услышать его сейчас оказалось бы слишком. Лучше, если из них двоих останется он, Телль. Он готов, он знает, что его ждет. А еще лучше — если они уйдут вместе.

Телль молчал. Все свои сознательные годы он собирался жить, делая все ради завтрашнего дня. Но вот она, почти прожитая жизнь, а завтрашний день, ради которого Телль все делал, так и не наступил, и уже не наступит. Его дети, его молодость, молодость его жены — это уже вчера.

***

Приходя с работы домой, Фина в детской комнате раскладывала на диване вещи, игрушки, книги Ханнеса, его рисунки, и подолгу смотрела на них. Она брала в руки карандаши Ханнеса, разглаживала на коленях его платок, листала его школьные тетради.

Возвращался с фабрики Телль, и Фина шла разогревать ужин. Как-то, наложив в тарелку каши, она, задумавшись, поставила ее для сына, но, увидев пустой стул, передвинула эту порцию к мужу.

— А себе? — спросил Телль, не поднимая ложку со стола.

— Не хочу, — тихо бросила Фина.

Она пошла в родительскую комнату. Осторожно встав из-за стола, Телль отправился за ней. Фина стояла у окна в темноте, глядя на прохожих на улице.

— Хорошо, что ты дома, и не надо тебя ждать, — сказала она мужу.

— Включить свет?

— Не нужно, — мягко ответила Фина.

Она села на стул, Телль — на пол возле двери.

— Ребенком я думала: что такое счастье? Каким оно для меня будет? У меня было четверо деток. Четверо сыночков. С ними я была счастлива. Когда я думаю о своих детях, мне тепло. Но я их уже не обниму, не прижму к себе, не поцелую… — Фина вздохнула, набравшись сил, и повернулась к Теллю. — Интересно, какими бы они стали? Как бы они выглядели сейчас, чем бы занимались? Что они бы любили? Кто из них остался бы с нами, а кто — стал жить отдельно?

— А вдруг из них выросли бы не такие люди, которыми бы мы хотели, чтобы они стали? — осторожно спросил Телль. — И нам было бы тяжело и больно за них…

Фина не могла разглядеть лица мужа, но она не поверила ему.

— Я знаю, почему ты так говоришь. Тебе так проще пережить это, верно?

Фина хотела услышать ответ, но даже дыхания Телля не было слышно.

— Да и мне, наверное, тоже… — задумчиво продолжила она. — Но я уверена: нам не было бы стыдно за наших детей. Мы с тобой делали все, чтобы дети стали хорошими людьми. Мы им смогли бы объяснить, что хорошо, а что плохо. Что стыдно, а что — настоящее… Мы с тобой — не плохие родители.

— Мы не смогли спасти сына, — заметил жене Телль. — Того, что мы сделали, оказалось мало.

Включив свет, Фина уселась на полу рядом с мужем.

— Может быть, если бы у нас была дочка, все сложилось по-другому. Когда мне было лет десять-двенадцать, я думала, что вырасту, и у меня будет девочка. Тогда мне оставалось только думать о хорошем. Я представляла, как стану ее одевать, расчесывать, завязывать бантики. Как пойду гулять с ней за ручку, учить с ней буквы. Я покупала бы ей подарки и смотрела, как она радуется. Я думала, что никогда не отдам свою дочку в сад, а в школу буду водить и забирать сама. И никто моего ребенка никогда не обидит.

— Почему твоего? — не понял Телль. — Нашего.

Улыбнувшись краешком рта, Фина покачала головой.

— Я тебя тогда еще не знала. Представляешь, было такое время.

Телль поднялся и протянул ей руку.

— Давай возьмем малыша из детского дома, — предложил он.

Теллю действительно казалось, что это выход. Он помнил рассказ Фины, как в детдоме, где она росла, дети ждали, когда их заберут новые родители. Фина не хотела ненастоящих маму с папой, но ее никому и не предлагали отдать на воспитание. Вместе другими, как их называли воспы, выродками, Фину закрывали в дальней комнате. А, чтобы выродки не плакали и не кричали, у дверей комнаты сидели с ремнем или какой-нибудь палкой две надзирательницы.

Фина лишь взглянула на протянутую мужем руку.

— Не смогу я. Не будет он мне родным. Не мой он. Как бы я ни любила его — не мой он будет, — призналась Фина. — Да и не дадут нам его взять. Ненадежные мы.

Телль сдулся. Действительно, с их историей воспитывать малыша ему с Финой никто не позволит.

— Не знаю, как мы с тобой сможем без ребенка. Пусто… Жить не хочется, — Телль не предполагал, что когда-нибудь произнесет такие слова. — Было бы правильным умереть нам с тобой. Вместе.

— Я думала об этом. Но кто же будет помнить о наших детях, когда нас не станет? С человеком уходит его история. Наша история — это наши сыновья. Не станет нас, и никакой памяти о том, что мы жили, что у нас были четыре сыночка, не останется. Нельзя нам сейчас умирать. Умрет наша любовь к ним. Пока мы живы — она живет. И еще, — Фина кивнула на телеприемник, — наша смерть окажется их победой.

Телль был не согласен с женой. Но он не хотел ее мучить, проще было терпеть самому.

И, все-таки, в одну из ночей он открыл конфорки плиты, усевшись на полу рядом.

Почувствовав запах, Фина проснулась и зашла на кухню. Не говоря ни слова, она выключила газ, открыла форточку. Склонившись над мужем, Фина проверила, в порядке ли он, помогла ему подняться и провела в комнату. Телль тяжело дышал. Он смотрел перед собой, ничего не видя.

— Не для этого сын так поступил, — в голосе Фины звучали сочувствие и разочарование.

Она не ожидала, что Телль, поддерживавший ее все дни, сам пойдет на такое.

— Нам придется учиться жить без Ханнеса, — сейчас для Фины было важно, что муж ее слышит и понимает. — И жить — ради него. Ради того, что он сделал это для нас.

Телль молчал. Ему было стыдно. Стыдно за свой поступок, за неудачу. За то, что не смог спасти сына. За то, что хотел забрать жизнь жены. И никуда из этого бесконечного стыда ему не деться.

— Переживешь, — Фина поняла мысли мужа. — Мы вместе переживем, я не сержусь на тебя.

Она положила руку