на легкую дрожь в голосе, отчего кажется, что он вот-вот заплачет. — Ты даже не представляешь себе, как много раз я уже почти что тебе признался.

— И что тебе помешало? Я про свою семью все тебе рассказала!

— Да именно это и помешало, — говорит Патрик, дергая себя за волосы. Теперь у него расстроенный голос, словно мы поссорились из-за того, чья очередь мыть посуду. — Я с самого начала знал, кто ты, Хлоя. Узнал тебя в тот самый миг, когда мы столкнулись в вестибюле. А потом, в баре, ты об этом не стала заговаривать, а я тем более не хотел начинать первым.

Эти его мелкие наводящие вопросы и то изумление, с которым он, казалось, на меня поглядывал. Потом я вспоминаю про вечер на диване, и у меня кровь приливает к лицу.

— Так что, ты предоставил мне возможность рассказать все самой, а сам сделал вид, что впервые об этом слышишь?

Осознав весь масштаб его лжи, я не могу не взбеситься. Во что он заставлял меня верить, что мне по его воле пришлось чувствовать!

— Ну а что мне еще оставалось? Перебить тебя посередине фразы? «А, ну да, Дик Дэвис. Это который навел меня на мысль инсценировать убийство сестры». — Патрик издает самоуничижительный смешок, и почти мгновенно его лицо снова делается серьезным. — Я не хотел, чтобы ты решила, будто я до тех пор тебе лгал.

Я так ярко помню тот вечер, и как мне полегчало, когда я все рассказала… Внутри все саднило — и одновременно казалось чистым, будто слова унесли с собой и заразу. Его палец у меня на подбородке поднимает мою голову вверх. Слова, которые я слышу впервые. Я люблю тебя.

— А что ты, по-твоему, делал?

Патрик вздыхает, упирает руки в бока.

— Я тебя не виню. За то, что ты разозлилась. Имеешь полное право. Но я не убийца, Хлоя. Поверить не могу, что такое могло прийти тебе в голову.

— А зачем тебе тогда понадобился мой отец?

Патрик смотрит на меня. Глаза усталые, словно он только что таращился на солнце.

— Если у тебя на все имеется невинное объяснение, если скрывать тебе нечего, зачем ты тогда к нему ездил? — продолжаю я. — Что между вами общего?

Он словно чуть уменьшается в объеме, как если бы где-то случилась утечка воздуха. Воздушный шарик, застенчиво плавающий в углу, пока не сморщится окончательно. Потом запускает руку в карман и достает оттуда длинную серебряную цепочку. Я смотрю, как его большой палец гладит жемчужину в центре подвески, делает небольшие круги, раз за разом, будто полируя. Кажется, что она нежная, будто кроличья лапка-талисман или щека новорожденного, мягкая и сочная, будто спелый персик. На мгновение я вспоминаю, как Лэйси теребила свои четки у меня в кабинете, взад-вперед, вверх-вниз…

Наконец он отвечает.

Глава 46

Я сижу у кухонной стойки; на ней посередине между двумя полными бокалами проходит аэрацию открытая бутылка вина. Один из бокалов я чуть вращаю взад-вперед, зажав пальцами его тонкую ножку. Слева от меня — оранжевый пузырек с открученной крышкой.

Я бросаю взгляд на настенные часы, где часовая стрелка уже приблизилась к семи. Разросшиеся ветви магнолии за окном царапают стекло, будто когтями. Стук в дверь я чуть ли не ощущаю еще до того, как услышала, подобно тому, как после вспышки молнии в воздухе на несколько секунд тяжко повисает тишина, пока ты ждешь громового раската. Потом раздаются быстрые удары в дверь кулаком — всегда одинаковые, все равно что отпечатки пальцев, — а за ними знакомый голос:

— Хлоя, это я. Открывай.

— Не заперто! — кричу я, глядя прямо перед собой. Слышу скрип двери, двойное позвякивание сигнализации. Тяжелые шаги брата — он проходит внутрь, закрывает за собой дверь. Подходит к стойке, целует меня в висок, потом я чувствую, как он застывает на месте.

— Не переживай, — говорю я, ощущая его взгляд на пузырьке. — Все в порядке.

Купер переводит дыхание, вытягивает из-под стойки второй табурет и садится рядом. Какое-то время мы ничего не говорим, словно играя в молчанку. Каждый надеется, что заговорит другой.

— Послушай, я понимаю, что последняя пара недель далась тебе нелегко. — Он признает поражение, кладет руки на стойку. — Мне и самому-то несладко пришлось.

Я не отвечаю.

— Как ты справляешься-то?

Я поднимаю вино, касаюсь губами края бокала. Оставляю его в этом положении и смотрю, как мое дыхание оставляет на стекле туманное пятно, которое почти сразу же исчезает.

— Я убила человека, — отвечаю я наконец. — Как я, по-твоему, должна справляться?

— Даже представить себе не могу, каково это.

Я киваю, отпиваю вина, снова ставлю бокал на стойку и поворачиваюсь к Куперу.

— Я что, одна буду пить?

Он внимательно смотрит на меня; его глаза изучают мое лицо, словно пытаясь в нем что-то отыскать. Что-то знакомое. Не найдя, тянется ко второму бокалу и тоже делает глоток. Выдыхает, крутит шеей, чтобы размять ее.

— Мне жаль, что с Патриком так вышло. Знаю, что ты его любила. Я с самого начала чувствовал, что с ним что-то не так… — Он замолкает, колеблется. — Ну, теперь-то все кончилось. Рад, что ты в безопасности.

Я молчу и жду. Купер делает еще несколько глотков; алкоголь бежит по его венам, расслабляет мускулы. Потом я гляжу ему прямо в глаза:

— Расскажи мне про Тайлера Прайса.

Я вижу, как по его лицу волной пробегает тревога, пусть всего лишь секундная. Легкая дрожь, миниатюрное землетрясение, потом он снова берет себя в руки и лицо делается каменным.

— Что ты от меня хочешь? Новости тебе пересказать?

— Нет, — я качаю головой, — я хочу знать, каким он был на самом деле. Вы все-таки были знакомы. Даже дружили.

Он смотрит на меня, снова стреляет глазами на пузырек с таблетками.

— Хлоя, ты говоришь какую-то ерунду. Я его и не встречал никогда. Это верно, он из нашего городка, но он ведь был никто. Одиночка.

— Одиночка, — повторяю я за ним, вращая в ладонях ножку бокала; его основание ритмично шаркает по мрамору стойки. — Хорошо. И как же он в таком случае проник в «Риверсайд»?

Я вспоминаю то утро у мамы, когда увидела имя Аарона в журнале посещений. Меня страшно взбесило, что они допустили к ней в комнату постороннего. Взбесило настолько, что я даже не услышала, что мне говорят, не обратила внимания.

Милочка, мы не пускаем никого, кто не имел бы разрешения от родственников.

— Черт побери, я ведь просил тебя не пить эти сраные таблетки, — говорит Купер, протягивая