На верхних этажах системы и особенно в рамках «внутреннего круга» оперативных управленцев Путин всячески избегает перекрытия зон ответственности. Он не хочет возникновения конфликтов между своими заместителями. На начальных этапах обсуждения способов решения важных политических проблем люди могут не соглашаться друг с другом и, возможно, даже с ним самим, но, как только Путин принимает конкретное решение, особенно связанное с выполнением какой-либо стратегически важной задачи, никто не должен идти вразрез с этим решением. Как только путинское решение озвучено, основными вопросами для системы становятся: «У кого есть доступ к Путину?» и «Кто может донести до него идею, или сделать предложение, или передать сообщение?». Вес в системе имеют не только те, кто способен выполнить задачи, но и те, кто может сработать «передатчиком идей» – те, кто обладает способностью донести информацию, могущую повлиять на решение, принятое Путиным по какому-то важному вопросу.

Многие российские аналитики и обитатели Кремля указывают, что избежать конфликта интересов при решении критических вопросов практически невозможно, но Путин ожидает от своих соратников, что они выскажут свои возражения (или синтезируют и предъявят имеющиеся у представителей тех, кто находится за пределами «внутреннего круга») и дадут ему выработать компромиссное решение. Так что некоторая свобода слова, не только для членов ближайшего окружения, но и для широких слоев общественности, присутствует[540]. Люди, входящие во «внутренний круг», так же, как и те, кто в него не входит, могут открыто не соглашаться с официальными предложениями по урегулированию политических вопросов. До той поры, пока они работают внутри системы и не ставят законность этих решений и компетентность Путина и его команды под вопрос, они могут предлагать альтернативные решения и вносить свой вклад в формирование общегосударственной политики. После принятия окончательного решения они оказываются в одной лодке с руководством страны.

Это объясняет, почему возникавшие среди представителей верхушки российского госаппарата на протяжении последнего десятилетия трения по важным экономическим вопросам и проблемам политики так часто становились достоянием широкой публики и освещались СМИ. Эти противоречия особенно обострились во времена «тандема», то есть между 2008 и 2012 годами. Две команды – одна, собравшаяся вокруг Медведева, другая – вокруг Путина, агрессивно проталкивали собственные идеи[541]. Этот период совпал с наиболее трудной фазой глобального экономического кризиса, когда Кремль активно заимствовал сторонние идеи по борьбе с ним. Во многом это похоже на то, что в советские времена называли «демократическим централизмом», но в путинской России это происходит на глазах у всех, а не прячется за кремлевскими стенами[542].

Все и каждый знают, что им делать и когда им это делать (и все подотчетны человеку на самом верху) – вот в идеале смысл построенной Путиным системы. Это ключ к «вертикали власти», которую Путин пытается построить в центральном аппарате правительства на протяжении всех 2000-х. Человек на самом верху ставит задачи и определяет цели. Все остальные, с верха федеральной управленческой системы до самого ее низа, имеют свой, отличающийся размерами, круг обязанностей, обеспечивающий достижение этих целей. На региональном уровне все то же самое.

«Полпред», полномочный представитель президента в федеральном округе, отвечает за выполнение общегосударственных задач вне Москвы. Представители президента следят за эффективностью работы и соблюдением условий регионами в составе федеральных округов. Губернаторы докладывают полпреду и, таким образом, президенту о состоянии дел. В полном соответствии с этой схемой они уверены, что каждый уровень государственного аппарата в их регионе сделает для них то же самое в рамках их установленных обязанностей.

Работать в таком режиме машину государства заставили инновации Владимира Путина, которые он ввел после печально знаменитых событий, произошедших в североосетинском Беслане в сентябре 2004 года. Конечно, эти идеи появились до бесланской трагедии – их корни можно отследить и в президентском послании 1997 года, и во многих других документах, но Путину нужен был повод и ясная причина для их введения. Трагедия в Беслане такой повод дала[543]. Во время захвата школы никто из присутствовавших на месте начальников так и не смог отдать приказ, объясняющий, что делать, чтобы выйти из противостояния с террористами. Они ждали указаний сверху (и даже наотрез отказывались реагировать на изменения обстановки) при том, что ситуация постепенно выходила из-под контроля. Это выглядело как повторение трагедии подводной лодки «Курск» и было хорошо задокументировано российскими и зарубежными средствами массовой информации[544]. Чтобы назначить переговорщиков и прислать подразделения по борьбе с терроризмом из Москвы потребовалось вмешательство Путина[545]. На протяжении нескольких мучительных дней весь мир наблюдал, как сотни детей, родителей и учителей страдали, а затем погибли во время штурма школы. Путин был вынужден взять управление на себя.