различием, что тут почему-то не видим городовых казаков, которые в других местах большей частью встречаются; да и в том же Остерском городке люстрация 1616 года (т. е. на 12 лет ранее) упоминает 40 казаков, а бояр насчитывают 98; что указывает, конечно, на происходившие тогда политические события и смуты, при которых нередко менялся и самый состав населения. По этой предыдущей люстрации весь старостинский доход с Остерского замка от чинша, подымной подати и от аренды с земель, мельниц и угодий, которыми пользовались и мещане, простирался до 700 злотых. Но из этой суммы старосте приходилось менее половины; так как, кроме кварты, часть ее шла на содержание подстаростинского уряда и на другие расходы, каковы замковая музыка, потребная для стражи, порох, свинец, шпаги и прочее. Любопытно, что расход на этих шпегов или лазутчиков упоминается также в ревизии староств Переяславского, Каневского, Черкасского с непременным добавлением, что без них «на Украйне быть нельзя».

Крупные украинские землевладельцы редко сами жили в тех местах; они управляли своими обширными имениями посредством состоявших у них на службе шляхтичей или отдавали их в аренду, особенно в упомянутую выше заставу (временную посессию). Знатные старосты также держали свои староства посредством подстарост и других урядников, а иногда тоже отдавали их в аренду, с согласия короля. Это отсутствие непосредственного хозяйского управления и надзора имело важные последствия для Украйны. Подстаросты, управляющие, арендаторы и прочие урядники, доставляя определенный контрактами доход владельцу или старосте, естественно, хлопотали о том, чтобы как можно более выжимать из населения доходов в свою пользу, а потому повышали обычные поборы и повинности или изобретали новые с мещан и крестьян. В старых русских областях Речи Посполитой такое угнетение породило среди русских мещан поговорку: «От Кракова до Чакова всюду бида одинакова». Многие из них бежали на Украйну и колонизировали здесь пустоши, конечно, не для того, чтобы снова подпасть тому же гнету от подстарост, панских урядников и вообще от ополяченной шляхты.

В 20-х годах XVII века большей частью оканчивались льготные сроки для новозаложенных украинских местечек и слобод; поборы и повинности постепенно вступали в свои права. Происходивший от них гнет далеко не был так тяжел для населения, как в старых областях; но здесь успело народиться поколение с другим характером. На Волыни и Полесье мы не видим крестьянских восстаний против шляхетского гнета; там свой протест крестьяне заявляли только бегством; но, разумеется, бежали на Украйну преимущественно те, которые отличались сравнительно большим стремлением к свободе и большей предприимчивостью; а здесь на Украйне, при военной организации и постоянных военных тревогах, естественно, вырабатывался еще более свободолюбивый и отважный дух. Трудно было этому православному малорусскому народу мириться с тем, что ненавистная польская или ополяченная шляхта, от которой он думал уйти как можно далее, шла за ним по пятам и здесь принималась водворять такие же социальные и экономические порядки и такое же крепостное право, как и в старых областях. За панами и шляхтой шел сюда же и другой бич западнорусского народа — жидовство с его беспощадной экономической эксплуатацией. За нею же следовала латино-униатская пропаганда. Тогда возобновились вооруженные противошляхетские движения малорусского народа, нашедшие себе опору в казачестве[27].

Сравнительно мирный период, наступивший для Украйны после мятежа Наливайка и продолжавшийся без малого тридцать лет (1596–1624), отмечен не только усиленной колонизацией этого благодатного искони русского края вообще, но также умножением и укреплением малорусского казачества в частности. Тщетно панское или шляхетское правительство Речи Посполитой, чувствуя в нем беспокойную и опасную для себя силу, пытается если не совсем уничтожить казачество, то, по крайней мере, ограничить его возможно меньшими размерами, при помощи реестра, и стеснить его самоуправление. Обстоятельства, наоборот, благоприятствовали его дальнейшему развитию и шли вразрез с намерениями панов и шляхты. Главным препятствием для их намерений служила постоянная нужда в войске: при своих частых войнах с соседями в эту эпоху, а именно со шведами, москвитянами, татарами и турками, Речь Посполитая не могла довольствоваться своей туго выставляемой в поле, а потому немногочисленной земской ратью или наемными (кварцяными) жолнерами. Днепровское же казачество представляло всегда готовый и притом сравнительно дешевый запас, из которого государство могло черпать значительное пополнение своим военным силам. На юге, со стороны татар и турок, это была постоянная, естественная и незаменимая оборона польско-русских пределов.

Но особенно рост и, так сказать, расцвет казачества наступили в первом десятилетии XVII века, когда Речь Посполитая приняла деятельное, хотя и неофициальное, участие в московской самозванческой смуте и выставила двух первых Лжедимитриев. Заинтересованное в успехах этой смуты, но не выступая пока открыто в ее пользу, польское правительство мирволило образованию многих вольных отрядов, набиравшихся из разных слоев западнорусского населения, под общим именем казаков, и стремившихся в Московскую Русь ради грабежа и добычи. С одной стороны, оно тем усилило, конечно, самый рост казачества; а с другой — способствовало еще большему развитию в нем своеволия и хищных привычек, которые становились бичом не только для соседей, но и для собственных областей.

Разумеется, в казачество стремились люди из тех слоев населения, которые подвергались наибольшему гнету со стороны господствующих классов. В XVI веке в нем преобладал элемент мещанский или городской, к которому надобно отнести также военно-служилое сословие бояр, панцирных и путных; все более и более теряя свои прежние права, западнорусское боярство, чтобы не попасть в разряд поспольства (крестьянства), переходило в городовое или оседлое казачество. А в XVII веке ряды казаков, особенно запорожцев, в значительной степени пополняли отважнейшие из крестьянства, угнетаемого все более входившим в силу крепостным правом.

Относительно разных прав и общественного положения городового малороссийского казачества любопытные данные находим в помянутой выше люстрации Киевского воеводства, производимой в 1616 году, то есть в эпоху, последовавшую за Смутным временем Московского государства. Наибольшее его количество, естественно, проживает в приднепровских городах, особенно в старом его средоточии, то есть в Каневском и Черкасском староствах. Так, в Каневе мещанских домов послушных 160, а казацких, которые не хотят быть под послушенством, 1346; в Черкасах мещанских послушных домов 150, а казацких непослушных 800. Любопытно это различие: обыкновенно мещане, обязанные кроме некоторых податей и повинностей также и военной службой, называются «послушными»; тогда как казаки — «непослушными», потому что, как объясняет люстрация, они «не хотят быть под послушенством замковым», то есть не признают над собой власти королевского старосты, а хотят быть зависимы прямо от короля и управляться собственной выборной