– Вранье или глупость!

«Да что ж он так на Арину-то? Чуть что – вранье!»

– Вранье, потому что «чтобы не хуже других» – и есть бабья война, а «для уверенности» – к той войне готовность. Ежели только для себя, так сиди дома да сама на себя и любуйся.

«Это с какой такой радости? Ой, именно что с радости… В девицах-то, помнится, накинешь платок новый, и так на душе светло… Вот и бежишь на улицу, с подружками той радостью поделиться… Жаль, не часто выпадало. Да и подружки тоже… разные бывали, иным моя радость, что нож острый, тут Филимон прав…»

Бывший десятник, не подозревая о том, какие воспоминания будили у Анны его слова, высказывал то, что обдумывал, судя по всему, не один год:

– Вы скажете: и там, и там война, в чем же разница? А в том, что муж готов признать чужое первенство. Ему это нужно, даже необходимо. Для чего? Да для того чтобы понимать: вот этот сильнее меня, и для схватки с ним понадобятся все силы и умение, но даже тогда могу оказаться побитым. А вот этого можно не опасаться, пусть сам меня боится. Это не трусость, это расчет, чтобы по глупости не сгинуть. Баба же с чужим преимуществом не смирится никогда. Может, виду и не покажет, и в драку не кинется, ну разве уж совсем край придет, но шипеть в спину или просто злобно смотреть – это уж обязательно. У вас из-за этого и детство до самой старости продолжается!

«Э-э, дядька Филимон, опять тебя не туда заносит… Мужи, значит, чужое первенство сами признают, а бабам с ним смиряться надо? Это с какого же перепугу? Ну непременно надо бабе голову пригнуть! Да вся округа меня лучшей портнихой именно признала… А смирилась или нет – какая мне разница?.. Мужи, значит, не трусят, а рассчитывают, а бабы только шипеть могут…»

Филимон хитро глянул на собеседниц, ожидая вопросов или возражений, но Арина, видно, тоже поняла, что спорить сейчас бесполезно. Слушать да кивать дешевле обойдется, а обсудить услышанное женщины и потом успеют – вот и молчали они с Анной. Удовлетворенный наставник принялся объяснять:

– Вот малые дети отчего ябедничать любят, особенно девчонки? Да оттого, что самому других в чем-то превзойти трудно, а если другие сами в чем-то хуже тебя, то ты по сравнению с ними выглядишь лучше. Вот и бабы, как увидят другую, красивее, лучше одетую или еще в чем-то их превосходящую, так обязательно гадость про нее какую-нибудь норовят сказать. Истинный же муж сам по себе лучше, а не желает, чтобы другие хуже были. А у баб это само собой, ничего особенного, ибо все этим грешны, всем это видно и понятно. Ну еще чего-то возразить или спросить хотите?

«А толку-то возражать? Ты давно уже для себя все понял, по полочкам разложил… вон, как Илья на складе… Только записать осталось, что где спрятано… Мужи, значит, истинными бывают, а бабы все одинаково плохие? Дурные да злобные?»

– Не то чтобы возразить… – отозвалась Арина. – Только не говори опять, что вранье.

– Буду! Если вранье, то так и скажу. У нас совет!

– Ну ладно… вот ты все говоришь: лучший, лучший, но бывает же так, что душа не к лучшему лежит. Может быть, и вовсе худший в чем-нибудь, а в доме с ним светло и радостно…

– Ага! Понятно. Опять тебя на дела свадебные потянуло, а не на выбор наставников для девиц. Ну хорошо, что с тобой поделаешь. Значит, так: не вранье это – глупость! Ну нету хороших людей, которые своей главной обязанности в семье не исполняют. Не оправдывает этого ни душа светлая, ни доброта необыкновенная, ни что-то еще, ибо рано или поздно оборачивается это злом и бездушием к самым близким.

– Да не про это я! – Арина досадливо мотнула головой. – Про то, что муж должен мужем быть, – оно понятно. Но и всех под одну гребенку стричь… – Она беспомощно взглянула на Анну, явно не находя нужных слов. Та кивнула:

– Нет, дядька Филимон, Арина не о том говорит. Иной и в несчастье мужем остается – возьми хоть свекра моего. А вот те, кто, как ты говоришь, добротой оправдываются… Да ладно бы еще добротой, а то упрутся во что-нибудь и все за этим забывают!

«Ой, что-то меня не туда понесло… Хотя как вспомню все, что матушка про святых подвижников да великомучеников рассказывала, так мороз по коже. А матушка еще их мучения так расписывала… Когда она про святую Софию говорила, мне всегда чудилось: она жалеет, что сама ее подвиг повторить – меня на муки отдать – не может… Брр…»

– Нет, Анна Павловна, я о другом… – Арина повернулась к Филимону. – Есть же увечные, больные… С ними-то как? Кто-то же и таких, бывает, любит?

– А я и не спорю. Но жизнь свою связывать с таким надо с ясным пониманием, на что идешь, а не выходить замуж из жалости или в надежде, что когда-нибудь что-то переменится… А то потом – близок локоть, да не укусишь. Да и с какой стати они меняться станут? Им и так хорошо, о них заботятся… Ну еще что-то будете спрашивать или оспаривать?

– Спрошу. – Анна улыбнулась, давая понять, что споров и препирательств больше не будет. – Как все, что ты тут наговорил, нам поможет наставниц для девиц найти?

«А про то, что ты нам сейчас вывалил, мы с Ариной потом подумаем да поговорим».

– Ну перво-наперво это нам помогло увидеть, что нужных баб в Ратном нет. Есть умные, есть умелые, есть добрые, но все равно – бабы. Значит, они в бабьей войне всех против всех участвуют и в девицах наших видят соперниц. Более молодых и привлекательных, и простить их за это никак не возможно. Нам же в наставницы нужны такие, кто в них соперниц не видит – те, кто в своей жизненной мудрости поднялись выше бабьих войн, и они им глаз не застят. Нет таких в Ратном!

– И как же тогда?

Анна откровенно растерялась: такой длинный и непростой разговор не привел ни к чему. Хотя Филимон и заявил сразу же, что нужных женщин в селе не найти, но все-таки теплилась надежда: вдруг кто-то все же отыщется: ну не только же он выговориться хотел, раз сам сегодня их позвал – глядишь, что-то и надумал?

– Так кто ж тогда девиц учить будет, дядька Филимон?

– Ты, Анюта!

– Я? Так я же…

– Ты на своей боярской стезе обязана над обычной бабьей суетностью подняться. Иначе какая же ты боярыня?

Такого поворота разговора Анна не ожидала: а что, боярыня не женщина, что ли? И тут же пришло воспоминание о том, как Аристарх попрекал ее вмешательством в бабьи которы на лисовиновской усадьбе.

«Да что они с Аристархом, сговорились, что ли? Хотя… чего им сговариваться? Возрастом, считай, ровесники, Филимона в полусотники прочили, значит, к делам начальных людей допускали, вот и мыслит он примерно одинаково со старостой. А может, и сговорились: Филимон-то никогда вперед не лезет, но с Корнеем и Аристархом они старые друзья. Ну подумаешь, он их немного помоложе…

Только что ж это получается? Боярыня – не женщина? Или еще того хуже: женщина изначально сама по себе ни к чему путному не способна и чтобы хоть чего-то дельного добиться, ей надобно женское естество из себя вытравить?»