Град обломков стал утихать и наконец прекратился, лавина прошла, и тот же самый голос прокричал: «Все в норме! Продолжаем!» Стояла безлунная ночь, и единственными источниками света служили закамуфлированные фонари бойцов тяжелого аварийно-спасательного отряда — призрачные огни, блуждающие по завалам. Непроглядный, предательский мрак усугубляла плотная завеса пыли и дыма, зловещим облаком висевшая в воздухе. Зловоние, как всегда, было удушающим. К запахам газа и взрывчатки примешивался противоестественный дух разлетевшегося в щепки здания. От него не было спасения. Старой шелковой косынкой Урсула закрыла нижнюю часть лица, как делают бандиты, но пыль и вонь все равно проникали ей в легкие. Смерть и тлен круглыми сутками оседали у нее на коже и волосах, лезли в ноздри, в горло, забивались под ногти. Врастали в нее.

Недавно им выдали спецодежду: темно-синюю, мешковатую. До этого Урсула ходила в комбинезоне, который Сильви купила в «Симпсоне» вскоре после объявления войны, — в свое время такой фасон был чуть ли не в диковинку. Она подпоясывала его кожаным отцовским ремнем, к которому прикрепляла свои «аксессуары»: фонарик, противогаз, индивидуальный пакет первой помощи, блокнот. В один карман засовывала перочинный нож и носовой платок, в другой — пару кожаных перчаток и тюбик губной помады. «Хорошая мысль», — сказала мисс Вулф, впервые увидев перочинный нож. Невероятно, но факт, говорила про себя Урсула: невзирая на все предписания, мы по ходу дела импровизируем.

Мистер Дэркин — а это действительно был он — возник на фоне мглы и дымового тумана. Он направил фонарик в свой блокнот, хотя слабый луч едва освещал страницу.

— Улица густонаселенная, — констатировал он, изучая номера домов и списки жильцов, уже никак не связанные с окружающим хаосом. — В доме номер один живет семья Уилсон, — начал он по порядку, словно это могло на что-то повлиять.

— Номера один больше нет, — сказала Урсула, — и других номеров тоже.

Улица стала неузнаваемой: привычные ориентиры исчезли. Даже при свете дня здесь было бы не найти ни одной знакомой приметы. Собственно, и улицы больше не было — она превратилась в один сплошной «курган». Метров шести-семи в высоту, с боков — доски и стремянки, по которым взбирались спасатели. По цепочке, как повелось испокон веков, они передавали сверху вниз груженные обломками корзины. Своим видом эти люди напоминали рабов, занятых на строительстве или, скорее, на разборе пирамид. Урсуле вдруг вспомнились муравьи-листоеды, которых до войны можно было увидеть в зоопарке: каждый, повинуясь долгу, тащил свою малую ношу. Интересно, подумала она, вывезены ли они в эвакуацию вместе с другими обитателями Риджентс-парка или просто выпущены на все четыре стороны? Это ведь тропические насекомые, вряд ли они выживут в таких суровых условиях. В тридцать восьмом году в Риджентс-парке давали спектакль под открытым небом «Сон в летнюю ночь» — Урсула ходила посмотреть игру Милли.

— Мисс Тодд?

— Да, мистер Дэркин, простите, отвлеклась.

В последнее время такое случалось с ней нередко: оказавшись в гуще самых ужасных событий, она вдруг переносилась мыслями в приятные моменты прошлого. Крошечные лоскутки света в темноте.

Они с осторожностью продвигались в сторону кургана. Вручив ей список жителей, мистер Дэркин присоединился к спасателям, передававшим по цепочке корзины. Раскопки как таковые не проводились: завалы разбирали вручную, с археологической тщательностью.

— Наверху — дело щепетильное, — сказал ей кто-то из участников живой цепочки, принимавший корзины у подножья.

В середине кургана уже расчистили ствол (то есть это не курган, а вулкан, подумала она). Тяжелый аварийно-спасательный отряд состоял в основном из строителей: каменщиков, разнорабочих и так далее; Урсуле казалось, для них противоестественно по кирпичу разбирать остатки зданий — как будто время пошло обратным ходом. Впрочем, люди они были практичные и сноровистые, не склонные к философствованиям.

Время от времени раздавался призыв к тишине, вряд ли достижимой во время налета, но тем не менее всякая деятельность прекращалась, когда спасатели на вершине горы пытались распознать под завалами малейшие признаки жизни. Со стороны это выглядело безнадежной задачей, но, если бомбежки и дали им всем какой-то урок, он заключался в том, что человек выживает (и погибает) в самых невероятных обстоятельствах.

В темноте Урсула высматривала тусклые синие огоньки, отмечавшие командный пост, но увидела только мисс Вулф, которая решительно ковыляла по битому кирпичу в ее сторону.

— Там затруднение, — будничным тоном сказала она, кое-как добравшись до Урсулы. — Им нужен кто-нибудь субтильный.

— Субтильный? — переспросила Урсула. Это слово прозвучало сущей бессмыслицей.

Урсула вступила в отряд гражданской обороны в марте тридцать девятого, после вторжения Германии в Чехословакию, когда к ней пришло страшное осознание того факта, что Европа обречена. («Мрачная Кассандра»,{136} — говорила ей Сильви, но Урсула, работая в департаменте противовоздушной обороны Министерства внутренних дел, и впрямь видела будущее.) В течение странного периода «сумеречной войны»{137} на бойцов гражданской обороны смотрели как на клоунов, но теперь, по выражению Мориса, они составили «становой хребет обороны Лондона».

Публика в их отряде подобралась весьма разношерстная. Во главе отряда стояла мисс Вулф, в прошлом старшая медсестра. Тощая и прямая как жердь, с аккуратной кичкой седоватых волос на затылке, она проявила недюжинные организаторские способности. Ее заместителем стал вышеупомянутый мистер Дэркин. Еще были мистер Симмс из Министерства снабжения и мистер Палмер, управляющий банком. Эти двое, ветераны Первой мировой, не подлежали призыву в действующую армию по возрасту (а мистер Дэркин, как он сам говорил в свою защиту, «по состоянию здоровья»). Мистер Армитедж до войны пел в опере, но, поскольку людям нынче стало не до опер, он развлекал отряд исполнением «La donna è mobile» и «Largo al factotum».{138}

— Всего лишь популярные мелодии, — признался он Урсуле. — Слушатели по большей части не хотят ничего сложного.

— А мне так подавай старого доброго Ала Боулли,{139} — сказал мистер Буллок.

Мистер Джон Буллок (почти Джон Булль){140} вызывал, как говорила мисс Вулф, «некоторые сомнения». Мужчина весьма колоритный, он участвовал в соревнованиях по борьбе и занимался поднятием тяжестей в районном спортклубе, но подрывал свое здоровье в наиболее одиозных ночных клубах. Помимо этого, он водил знакомство с обольстительными «балеринками». Раз-другой они «заглядывали» к нему в опорный пункт, но мисс Вулф гоняла их, словно кур («Знаем мы таких балеринок», — приговаривала она).

Наконец, был среди них герр Циммерман, тоже не последний человек («Просто Габи», — настаивал он, но ни у кого не поворачивался язык так его называть), скрипач оркестра, из Германии, «наш беженец», как они называли его между собой (у Сильви в доме жили эвакуированные, которых она называла кочевниками). Он «перебежал» в тридцать пятом году, приехав на гастроли в Англию. Мисс Вулф, которая познакомилась с ним через Комитет по делам беженцев, приложила немалые усилия к тому, чтобы герра Циммермана с его скрипкой не интернировали или, еще того хуже, не отправили восвояси по смертельным водам Атлантики. По примеру мисс Вульф они никогда не обращались к нему «мистер», только «герр».