– Вместе с жемчужинами, дворецкий?

– Да, о властитель, потому что цена их очень высока, и на них наместник смог бы купить себе сатрапию[28] побольше.

– Отпустите его, – велел Пероа. И верзила поднялся, потираясь и стеная от боли.

– Теперь, дворецкий, – продолжал Пероа, – возвращайся к своему повелителю с благодарным сердцем, ибо ты избежал того, что заслужил с лихвой. Передай, что ему нипочем не выкрасть печать, и, коли он мудр, пусть смирится, а нет, так участь его будет ужаснее твоей, да и всем его слугам скажи то же самое. Глупец, откуда мог ты или твой повелитель знать, что на уме у Великого царя или каково предназначение Печати Печатей здесь, в Египте? Поостерегись, не то все вы дружно угодите в пропасть, а Идернес падет на самое ее дно.

– Поостерегусь, о властитель, – проговорил пристыженный дворецкий, – и, что бы там ни было начертано на печати, я повинуюсь, как и многие другие.

– Ты благоразумен, – ответил Пероа. – Молю, чтобы и наместнику Идернесу достало благоразумия. А теперь убирайся и благодари бога, которому поклоняешься, что сохранил себе жизнь и запястье на правой руке.

Дворецкий и спутники его пали ниц перед Пероа, потом униженно поклонились мне и даже Бэсу, поскольку в глубине души поверили, что нам покровительствуют несокрушимые силы Великого царя, могущие стереть их всех с лица земли, ежели на то будет наша воля. Потом они ушли – дворецкий слегка прихрамывал: от былой его спеси не осталось и следа.

– Вот и отлично, – сказал Пероа чуть погодя, когда мы остались с ним наедине. – Отныне этот плут так напуган, что нагонит страху и на своего повелителя.

– Да уж, – ответил я, – ловко вы все проделали, властитель. Однако нельзя терять времени, поскольку еще до следующей луны все станет известно на Востоке, а там кто его знает, что им придет на ум, – может, и новая печать появится.

– Говоришь, ты похитил Белую печать? – спросил он.

– Нет, властитель, на самом деле ее приобрел Бэс – некоторым образом, – и я ею воспользовался. Может, оно и к лучшему, что вы пока еще не все знаете.

– Может, и так, – ответил он. И мы расстались, потому как у него было много дел.

Пополудни совет собрался снова. Я передал им золото, и с его помощью все было улажено. Через неделю в Мемфис должна была прибыть посуху тысяча вооруженных воинов, а по Нилу – сотня кораблей с экипажами; кроме того, в Верхнем Египте собиралось огромное войско, большей частью под водительством греков, весьма искусных в военном деле. Греческие города в устье Нила также собирались присоединиться к восстанию, о чем объявили некоторые их граждане, потому что они всем сердцем презирали Великого царя и страстно желали высвободиться из-под его ярма.

Что касается меня, то мне поручили командовать личной охраной Пероа, в числе которой было немало греков, а кроме того, я получил чин полководца; что же до Бэса, ему, по моей просьбе, были дарованы привилегии почетного гражданина, и он принял их с улыбкой – он, который у себя на родине был царем.

Наконец, после того как все приготовления были завершены, я вышел в дворцовый сад отдохнуть перед дорогой в пустыню, где должен был встретиться с моим двоюродным дедом, святым Танофером. Я был один – Бэс пошел за лошадьми, на которых нам предстояло отправиться в путь, – и, усевшись под пальмой, принялся размышлять о великом приключении, на поиски которого мы пустились с легким сердцем: ведь я так любил приключения.

Потом я вспомнил об Амаде, на которой не успел жениться. И вдруг – нате вам, она сама предстала передо мной, без свиты, в тунике – но не жрицы, а знатной египетской дамы – и с подобающей ее титулу маленькой диадемой в волосах. Я встал, поклонился, и, когда мы пошли вместе прогуляться под сенью пальм, почувствовал, как у меня забилось сердце, потому что я понимал: пришел мой час объясниться.

Но первой заговорила она:

– Слыхала я, Шабака, будто ты затеваешь великие козни во благо Египта.

– Египта и тебя, ведь ты и есть Египет, – ответил я.

– Стало быть, брат, я смогу вернуть себе и былое положение, и титул, которые мне подобают, ведь сейчас я самая обыкновенная простолюдинка.

– Притом вернешь навсегда, Амада, и да поможет мне в этом мой меч.

– Брат, а как же обещания, которые ты дал моему дяде Пероа и его сыну?

– Да, я им тоже дал обет, Амада, и сдержу его. Но боги превыше всего, и кто знает, какова будет их воля?

– Да, брат, боги превыше всего, и только им мы можем доверяться в таких делах, стараясь никоим образом не прогневать их нарушением наших обетов.

Какое-то время мы шли молча. Потом я заговорил снова:

– Амада, есть вещи поважнее всех престолов на свете.

– Да, брат, и знаменуют они крах всех престолов, как, например, смерть, которую мы будто сами ищем.

– Но они же, Амада, дают и начало всем престолам, как, например, любовь, которую я ищу в твоем сердце.

– Мне это давно известно, – сказала она, серьезно посмотрев на меня, – и я благодарна тебе, ведь ты значишь для меня больше, чем любой другой мужчина, и так было, есть и будет. Но, Шабака, я жрица и обречена угождать богине, которой служу, а не смертному.

– Твоя богиня, Амада, была замужем и родила сына, отомстившего потом за своего отца, как и мы, надеюсь, отомстим за Египет. Поэтому она благоволит женам и матерям. К тому же ты еще не приняла вечных обетов и можешь быть избавлена от них.

– Пожалуй, – тихо проговорила она.

– В таком случае, Амада, может, ты доверишься моим заботам?

– Конечно, Шабака, хотя сам знаешь, я только и помышляю о том, чтобы постичь Богиню неба и служить ей. Сердце мое взывает к тебе – правда, оно зовет меня денно и нощно, да так громко, что не передать словами, а я все не откликаюсь на его зов; однако не мне одной это решать. Египет тоже взывает ко мне с тех пор, как однажды во время бдения в святилище мне привиделось, будто ты единственный, кто может его освободить, и я думаю, видение это снизошло на меня свыше. Так что я согласна, но только не сейчас.

– Не сейчас… – в смятении проговорил я. – А когда?

– Когда я буду свободна от обетов, а это должно произойти в ночь новолуния, то есть через двадцать семь дней. Потом, если за этот срок меж нами не возникнет никаких препятствий, будет объявлено, что принцесса-цесаревна Египта выходит замуж за благородного Шабаку.

– Двадцать семь дней! За этот срок, Амада, всякое может случиться. Да и что может нам воспрепятствовать кроме смерти?

– Я знаю лишь то, Шабака, что небытие темнее полуночного мрака.

– Мне ли этого не знать, – ответил я.

Мы стояли на прогалине в лучах солнечного света. Когда я произнес последние слова, ветром колыхнуло пальмы, и тень одной упала прямо на меня, что Амада не преминула заметить.