– Ого! – хмыкнул Стольник. – Какой ты разговорчивый, оказывается. А я думал, вы, чебуреки, только три слова знаете: «Аллах акбар!» и «зарэжу!».

Повернулся к Герману. Помолчал, поигрывая пистолетом, и за миг этого молчания Герман вдруг ощутил странную тьму, которая, чудилось, заклубилась за спиной Стольника и начала дымными клубами распространяться во все стороны. Один из этих черных языков подполз к ногам Германа и, опутав их, начал подниматься вверх.

Наваждение тотчас исчезло, а когда Стольник поднял голову, взгляд его был устремлен не на Германа.

– А хорошенькая девочка, да? – кивком указал он на Альбину. – Девочка девяносто шестой пробы! Все при ней: окорочка, прыщики… И, если меня не подводит чуй, а он меня никогда не подводит, – дукатик небось? Нераспочатая? Говорят, это сласть… и все тебе достанется, лепило!

– Что? – недоуменно произнес Герман.

– Ну что – что? Надоело мне глядеть, какой ты чистенький – среди нас, грязненьких. Сейчас жмокнешь эту дуньку, молодую, симпатичную, – всего-то и делов. Я понятно выражаюсь? Трахнешь ее, иначе говоря, – при всех при нас. И тогда на тебе тоже сто семнадцатая повиснет. Честно говоря, неохота мне с тобой расставаться, лепило! Полетишь с нами в вильную, незаможную Ичкерию на законных основаниях.

– Да ты что, Стольник? – недоверчиво пробормотал Герман. – Весь ум просидел, тюрьма отбила? Как ты себе это представляешь?

– Молча и нежно! – огрызнулся тот. – Большое дело – бабу шпарить. Тут и представлять особо нечего.

Удав зашелся хохотом, тараща свои карие, влажные глазищи:

– Москаль ты москаль, ну чому тоби тильки у школы вучылы?

Герман тупо оглянулся.

Альбина сидела, уткнув лицо в ладони.

– Да нет, глупости все это, – успокаивающе коснулся ее плеча. – Это уж они меня никогда не заставят…

– А тебя и заставлять не надо будет, понял, хрен в очках? – лениво протянул Стольник. – Ты что думаешь – будешь связанный полеживать, а мы тебе ее на болт насадим? Больно надо! Сам все сделаешь, сам…

– Да може, вин не хоче, – сердито сказал Удав. – Може, тоди и я на що сгожуся?

– Може, и сгодишься, – кивнул Стольник. – А все-таки мне желательно от самого нашего бедолаги ответ получить. Ты что из себя недоумка корчишь? Не понимаешь, что, если не ты, значит, все мы на ней потопчемся? Так ее заклепаем, что жива не будет.

– А ты не сдурел, Стольник? – подал голос только что вошедший Афганец. – Сам же говорил: заложники – наша «крыша». «Крыша», а не матрасы!

– Заткни пасть, Бирюк! – огрызнулся Стольник. – Ты раньше помалкивал – и правильно делал! Мне нужен этот фраер, понимаешь? Нужен с ручками и ножками! Ты посмотри на него! Ты что же, ничего не понял? Да я его насквозь, падлу, вижу. Та девчонка убитая, про которую он говорил, – она ему не чужая. Видел небось, как его било-колотило, когда о ней говорил? Хинган – это его рук дело, век воли не видать! И не зря он нам тех двух бычков сдал: побоялся, уйдут они от него, из рук выскользнут. Что-то я такое от вертухаев слышал, будто лепила наш сам себя, добровольно в нашу тошниловку на работу назначил. В такую-то дыру! Ишь, добрый доктор Айболит, он под деревом сидит, вы на него только поглядите! Небось с Хинганом расправился, а теперь грабки тянул к тем двум субчикам. Скажешь, нет? Да вы на его рожу посмотрите, ну?!

Герман резко отвернулся, пытаясь защититься от взглядов. Но, похоже, опоздал…

Да, можно было не сомневаться: ошеломленный этой нечеловеческой догадливостью Стольника, он сам себя выдал.

– Так вот, урки, слушайте меня: я этого умельца замазать хочу. И все, базар окончен! Мое слово. А если он сейчас опять из себя целку строить будет, то расстегивайте штаны, вынимайте свайки!

Герман рванулся вперед – и вдруг что-то обвилось вокруг него, прильнуло мягко. Опустил налившиеся кровью глаза – и встретился взглядом с Альбиной.

Она смотрела так…

– Пожалуйста, – прошептала, чуть шевеля губами. – Сделай это… чего они хотят.

– Бачь! – восторженно взвизгнул Удав. – Дивчинка сама хоче!

– Если есть проблемы, – негромко сказал Стольник, – можно попробовать ав-ав. Очень возбуждает. Или еще говорят, есть какой-то лягушачий минет. Никогда не испытывал, а как охота-а…

Он стоял совсем близко, и Герман ощущал волны мелкой, похотливой дрожи, сотрясавшей это жилистое тело.

Альбина спрятала лицо на груди Германа. Теплое дыхание пробивалось сквозь его одежду. Он ощущал шевеление губ и знал, что она по-прежнему шепчет:

– Пожалуйста… пожалуйста…

До какого же отчаяния надо дойти, чтобы просить его об этом!

Глуша в горле стон, Герман уткнулся в ее мягкие, растрепавшиеся волосы.

«Господи… – сердце колотилось как сумасшедшее, кровь болью отдавалась в висках. – Господи, помоги мне… помоги!»

– Давай, ну! – подзуживал Стольник. – Не тяни резину. И ты тоже не стой как деревяшка, зажигай мужчину!

Герман ощутил, как руки Альбины скользнули ему под пуловер, медленно потянули вверх. И вдруг она громко, отчаянно вскрикнула, ударилась головой в грудь Германа, зашлась слезами, неразборчивыми криками…

– Ладно, хватит!

Чья-то рука резко оторвала Альбину от Германа.

Девушка забилась, закричала. Герман метнулся вперед, опять схватил ее, прижал, пробормотал, глядя куда-то, но ничего не видя:

– Хорошо, я сделаю это, только не трогайте ее!

– Ничего ты не сделаешь, понял?

У Германа чуть посветлело в глазах, и он увидел Афганца, который стоял рядом, отстраняя Стольника:

– Хватит! Хватит, я сказал! Мы сюда зачем пришли? Чтобы взять свободу! Ты говорил, может, придется положить пару-тройку вертухаев, но ты не говорил, что придется девчонок насиловать. А это без меня, понял? Меня при этом не будет. И тебе не позволю!

Он толкнул Стольника к стене.

– Ты знаешь, почему я здесь? Мою сестру разложили на столе, в кафе, где она работала… пятеро таких же подонков, как ты!

Он выбросил вперед указательный палец.

– Как ты! Ты! – ткнул в Ваху, Удава.

– И как ты, надо полагать? – спросил Стольник, вскидывая пистолет и выстрелом отбрасывая Афганца от себя. – Растыкался тут! А ведь я с тобою вместе свиней не пас. Да…

Герман перехватил Афганца, опустил на пол. Тот шарил по груди руками, а взгляд его не отрывался от Альбины:

– Таня… Таня, ты пришла. Закроешь мне глаза. Это не страшно, мне не больно, ты не плачь! Умирать… ничего…

Он забил по полу ногами… затих.

– Еще один, – мрачно подытожил Ваха. – Помнишь, что я тебе сказал, а, Стольник? Теперь нас уже пятеро. Может, пора и…

– Зекс! – криком перебил его вбежавший в палату заключенный, стороживший входную дверь. – Вы что, оглохли? Вертушка гудит!