– Между прочим, Франц, вы здорово себя проявили. Такими темпами повышение будет вашим через год, максимум два. Вы умны, начитанны, обладаете хорошей дедукцией, вам известны методы расследования, которые неизвестны мне и, только это между нами, даже оберсту Иберсбергеру. Я очень рад, что мне довелось с вами работать и надеюсь, что доведется впредь. Только не загордитесь.

Вюнш широко улыбнулся и протянул Майеру руку. Тот пожал ее. Похвала немного подняла ему настроение.

– Знаете, Франц, раньше я часто сомневался в том, что наша работа действительно делает мир лучше. На самом деле я до сих пор в этом не уверен. В такие моменты сомнений я стараюсь вспоминать не тех, кого убили, а тех, кого смогли спасти. В Хинтеркайфеке никто не спасся, но Франц, езжайте в Кайфек, посмотрите в ясные глаза Хельги Шлиттенбауэр и подумайте о том, что вы, пускай и не официально, но все-же сняли с ее отца тень подозрения, тянувшуюся за ним последние одиннадцать лет. Так и скажите ей, да и ему тоже, что вы знаете, что Лоренц невиновен в этом убийстве.

– Но откуда вы…

– Оттуда, что я служу в полиции уже девять лет, из которых шесть – следователем, а у вас из нагрудного кармана пиджака выглядывает ее шпилька для волос.

Удивление на лице Майера сменилось смущением.

– Я серьезно, Франц, съездите туда, а потом возвращайтесь. Нас ждет много работы.

Когда за Майером закрылась дверь, Хольгер откинулся на спинку стула, вновь закурил и прикрыл глаза. Воодушевление других людей всегда давалось ему с большим трудом.

Вскоре за Вюншем пришел Вольф. Свежеиспеченный начальник Мюнхенской полиции Генрих Гиммлер был худощав, невысок, носил очки и всем своим видом производил впечатление писаря или секретаря при бургомистре какого-нибудь маленького городка. Это впечатление не могла сгладить даже черная форма СС, которую он носил вместо полицейского мундира. Речь Гиммлера была тиха и отрывиста. Он внимательно выслушал рассказ Хольгера о ходе расследования, не перебивая и неотрывно глядя на него сквозь стекла очков.

– Хорошая работа, оберкомиссар Вюнш. – произнес он, когда Хольгер закончил – Я представлю вас с Майером к поощрению. Не беспокойтесь насчет того, что дело осталось нераскрытым. Я позабочусь, чтобы это не имело для вас отрицательных последствий. Не стоит распространяться о том, как завершилось ваше расследование. Тем более о моей роли в нем или о роли Вольфа. Надеюсь, вы еще не раз принесете пользу государству. У вас есть вопросы?

– Да, если позволите, два. Почему вы с таким вниманием отнеслись к этому делу?

– Я читал о нем в газетах еще тогда в 22-м году. Меня заинтриговали как обстоятельства убийства, так и личность преступника. Дело так и осталось нераскрытым, что меня разочаровало. Когда меня назначили полицайпрезидентом Мюнхена, я вспомнил об этом деле и решил отдать его на доследование. Я ни на что особенно не рассчитывал, однако первая же неделя вашей работы убедила меня, что убийца может быть найден. А какой второй вопрос?

– Почему вы решили отправить в Нюрнберг господина Вольфа?

– Потому, что полицейский детектив из моего ведомства намеревался совершить убийство. Полицейский должен быть чист перед законом. Если это не так, значит, это плохой полицейский или плохой закон.

Гиммлер замолчал, однако взгляд его, как и прежде, был направлен на Хольгера. Наконец, он вновь заговорил:

– Оберкомиссар Вюнш, как вы относитесь к нашей борьбе и к нашему фюреру?

«Так, теперь ты стоишь на очень тонком льду, поэтому ступай как можно более осторожно» – внутренний голос давал дельный совет. Хольгер взвесил каждый возможный вариант, после чего ответил:

– С уважением.

– Но в нашей партии не состоите.

Гиммлер не спрашивал. Личное дело Вюнша вполне могло лежать у него в столе, и полицайпрезидент, скорее всего, прекрасно знал каждую деталь биографии Хольгера.

– Нет, не состою.

– Это принципиальная позиция для вас?

– На данный момент, да.

– Я хочу предложить вам должность в новой политической полиции. Далее, если ваша работа будет устраивать меня, я готов предложить вам вступить в СС. Это откроет перед вами хорошие перспективы, а нам нужны такие люди как вы – настоящие немцы готовые на все ради достижения цели. Для этого вам нужно вступить в НСДАП и, разумеется, подтвердить чистоту своей крови. Комиссар Майер получил такое же предложение и обещал его рассмотреть.

– Хорошо, господин полицайпрезидент, я подумаю. Разрешите идти?

– Да, идите. Занесите дело №44518 Вольфу, он сдаст его в наш архив. Доброго дня, оберкомиссар Вюнш. Подумайте над моим предложением…

Глава 39

Новая жизнь

– Черт возьми, Хольгер, да проснись же ты!

– Да… Я здесь… Я проснулся. Неужели я опять кричал?

Хелена рывком села в кровати и взгляду Вюнша предстала ее обнаженная спина. Родинка на правом плече была на месте. Он положил руку ей на спину и провел сверху вниз.

– Прости меня.

– Ты опять ничего не помнишь?

– Нет.

Вюнш встал и закурил, открыв настежь окно. Он повернулся к Хелене и увидел, что она неотрывно следит за ним взглядом. Хольгер любил ее спину и плечи, равно как и ее волосы, и ее лицо, по которому нельзя было определить возраст наверняка. Вопреки воле Вюнша, слова вылетели из его рта, повиснув в воздухе:

– Я солгал. Я запоминаю почти все свои кошмары.

Она закрыла глаза, а после этого положила руки на свое лицо, как бы прячась от него. Так прошла минута, а за ней еще одна. Вдруг Хелена оторвала руки от лица:

– Тогда расскажи мне.

– А ты уверена, что хочешь этого?

– Я хочу, чтобы ты перестал мучиться.

«В конце концов, почему бы и нет…» – Хольгер закурил вторую папиросу от окурка и начал:

– Это было поздней осенью, в самом конце ноября 18-го года. Я вернулся в Берлин. Вышел из поезда и не узнал людей вокруг. За четыре года люди изменились до неузнаваемости, или, может быть, это я изменился. Не было больше моего Берлина – города, в котором я вырос, и в который я все время возвращаюсь, но никак не могу вернуться.

Я вышел из здания вокзала и удивился грязи и… пыльности, что ли. Не знаю, как это объяснить. Вокруг сновали люди, многие были в военной форме, многие улыбались, но даже улыбки были печальны и усталы. Недалеко от вокзала был кабачок. Я не помнил его, мне кажется, до Войны его не было. Я понял, что не проживу больше ни минуты без родного берлинского пива и зашел в этот кабачок. Это было