Отец родился в Белоруссии на Витебщине в 1898 году. В Гражданскую войну молодым бойцом воевал под началом Михаила Фрунзе. Помню, что у отца была медаль «XX лет РККА», ею награждали в 1938 году тех, кто служил в Красной Армии с момента ее образования. Как-то я спросила отца, где он воевал в Гражданскую, он с гордостью ответил: «С Фрунзе». Сохранилась у меня и фотография отца в шинели.

После войны отец окончил Артиллерийскую академию имени Дзержинского в Ленинграде. Работал в институте, где начинались разработки реактивной техники. Институт курировал маршал Тухачевский, с которым отец был знаком. Жили мы в ведомственном доме по улице Мичуринская, 14, рядом со знаменитой мечетью.

В 37-м пошли аресты. Арестовали и Тухачевского, после чего пострадали многие сотрудники института. Отца же перевели в Москву, в ГАУ (Главное артиллерийское управление Красной Армии), где он работал заместителем начальника отдела наземной артиллерии, носил в петлице три «шпалы». Будучи еще в Ленинграде, ездил в командировки в Чехословакию, а перед самой войной и в Германию, что, конечно же, послужило дополнительным аргументом для ареста отца.

Когда началась война, отец находился в командировке в Казани. Оттуда он не вернулся, его арестовали в июле 41-го. Жили мы тогда уже в Москве в «военном» доме на Чистых прудах, дом 12, корпус 2, квартира 72, даже помню номер телефона К-3-33-32.

Уже перед войной почти в половине квартир прошли аресты. Мы, дети, мало что понимали, но очень страдали. Ведь видели, как к кому-то из друзей и подружек приезжали с фронта посланцы отцов – адъютанты на машинах. Они привозили подарки. А где были наши отцы, мы не ведали.

Потом мама узнала, что отец вначале был эвакуирован в Куйбышев, затем в Казань. Его осудили Особым совещанием (то есть без суда) по 58-й статье, дали срок. Примерно в 43-м году отца доставили в Москву и определили на работу в город Дзержинский, где на базе НИИ химтехнологии была создана «шарашка» (п/я № 14). Работники «шарашки», в основном осужденные специалисты, создавали твердое топливо для ракет. Здесь же в лесу был полигон, где проходили испытания, во время которых иногда погибали люди.

Когда отца перевезли в Москву, нам с мамой разрешили с ним свидание на территории Бутырской тюрьмы. В фильме «В круге первом» показан 49-й год, мы видим марфинскую «шарашку» в районе Останкино. Но сцены свидания показаны так же, как запомнила их и я, тогда совсем девочка. Мама и папа сидели по разные стороны стола, «свечка» (так звали часового) стоял у окна. Ничего лишнего не позволялось. Правда, когда я подбежала к отцу, села ему на колени, которые на нервной почве у него подпрыгивали так, что я еле-еле могла на них удержаться, меня не согнали.

Отец был в какой-то серой одежде типа телогрейки, я его едва узнала, так он изменился. Тем более что раньше я видела его только в военной форме. На свидании с отцом я была один раз. Но ходила с мамой на тайные встречи с какой-то Тамарой (для обеих это было опасно), которая работала вольнонаемной вместе с отцом в Дзержинском и приносила нам сэкономленные им для нас сахар и папиросы. Мать их меняла на рынке на еду.

Кончилась война, я училась в 5-м классе 612-й школы. В один непрекрасный день я пришла с уроков, а квартира наша на Чистых прудах опечатана. Жилье понадобилось какому-то высокопоставленному военному, который вернулся из Германии и привез с собой возы барахла: мебель, картины, доспехи средневековых рыцарей, шляпы со страусовыми перьями, мраморные умывальники и всякую прочую ерунду. Уже в наше время стало известно из публикаций в газетах, что «всякого прочего» не чурался и маршал Жуков, которому на квартиру и дачу доставлялись целые вагоны экспроприированного у немцев.

Наше же небогатое имущество (как сейчас помню, пронумерованная мебель в квартире, принадлежавшая государству) было частью потеряно при переезде в военный городок на Хорошевском шоссе. Взамен Чистопрудной квартиры нам дали маленькую комнату в коммуналке. Отца освободили после войны, но не реабилитировали. Он продолжал работать в том же месте, но уже как вольнонаемный. Ему дали комнату, и мы с мамой переехали к нему в Дзержинский. Там я окончила школу. В школе, естественно, учились дети, чьи отцы работали в «шарашке». Уже много позже один мой одноклассник показал брошюру, в которой упоминалось имя отца как инженера, придумавшего какое-то изделие, взятое на вооружение Красной Армией во время войны.

Отца реабилитировали в 1955 году, восстановили в звании инженера-полковника. Как опытный специалист, он, работая в НИИ, вел еще и спецкурс в Московском химико-технологическом институте.

Вместе с коллективом авторов он получил Государственную премию СССР. Отец работал до конца своих дней. Он умер в августе 1968 года.

Мама умерла в 50-м году. Перед смертью она узнала, что у отца новая семья. Мой отец, сблизившись в «шарашке» с вольнонаемной, по выходе на свободу на ней женился. Мы с мамой уехали от отца в другую коммунальную квартирку. Тогда мы, конечно, отца осуждали. Мама болела, жить было очень тяжело. Но, посмотрев фильмы «В круге первом» и «Московская сага», я с высоты своего возраста и пережитого окончательно поняла, каким страшным катком проехало по всем нам то время. Жены отвыкали от мужей, дети забывали отцов, а отцы уже не могли вернуться к прежней жизни.

Не могу не сказать еще и вот о чем. Помню, однажды отец передал мне, чтобы я пришла к нему на встречу в ГУМ. Оказалось, что за годы, проведенные в заключении, он получил денежную компенсацию от государства и хочет сделать мне подарок. Мы встретились, отец был доволен, что сделал мне приятное.

Жена отца недавно умерла, я с ней иногда общалась. «Мы полюбили друг друга, – сказала она как-то при встрече, – когда твой отец еще не был реабилитирован и наша жизнь ничего хорошего не предвещала». Она родила моему отцу двух сыновей.

Сейчас в Дзержинском стоит памятник – большая ракета, и написано, что это памятник создателям ракетного щита нашей Родины. Я считаю, что это памятник и моему отцу Семену Аникеевичу Ильюшенко.

Февраль 2006–2010

Почти полвека имя этой женщины из высшего круга вызывает у многих обывательски-активный интерес. Большинству ее судьба кажется бесконечно счастливой. Еще бы, ее отец, дядя, два мужа (генерал-лейтенант авиации Алексей Микоян и заместитель министра культуры при Фурцевой Кухарский) и, конечно же, свекор, член сталинского Политбюро Анастас Иванович Микоян, принадлежали, что называется, к небожителям, хозяевам жизни. Наверное, можно предположить, что и ее жизнь была сплошным праздником.

Нами Микоян – дочь первого секретаря Аджарского обкома партии, покончившего с собой в 1937 году, племянница первого секретаря ЦК компартии Армении, невестка бессменного члена Политбюро СССР Анастаса Микояна, мать легендарного рок-музыканта и продюсера Стаса Намина – одна из немногих сегодня свидетелей жизни и нравов кремлевского сталинского, хрущевского и брежневского режимов.

Мы знакомы четыре года, и все это время я расспрашивал ее о пережитом, о людях, которых она хорошо знала, о драматических страницах советского прошлого, о наиболее ярких моментах ее биографии. Говорит Нами медленно, не спеша, чтобы точно донести свою мысль. Она мудрый, ответственный человек, за ее плечами исторические события, к которым она причастна. Поэтому мне всегда кажется, что в разговоре Нами взвешивает каждое слово, и если в чем-то хоть немного сомневается, тут же старается вернуться к сказанному и проговорить все более четко. При этом я чувствую, что в наших беседах она касается лишь малой толики того, что знала и пережила. Так, однажды я попросил рассказать о визите четы Горбачевых. Что и говорить, не каждый день глава государства, хоть и бывший, наносит визит частным лицам. Поэтому мне была интересна каждая деталь, каждое слово, сказанное Михаилом Сергеевичем и Раисой Максимовной, манера их общения, темы беседы, в особенности их рассуждения о том или ином событии, связанном с деятельностью последнего генсека Советского Союза и первого Президента России. И хотя история – категория вечная, интересно, как эту историю «подают» ее творцы. Вспоминая о встрече с Горбачевыми, Нами как бы специально подчеркнула, что запомнившееся – это ее личное, субъективное мнение. Она тонкий человек, и я уже давно понял, что хотя своему впечатлению она доверяет, но высказать его другим не всегда решается. Так было и на этот раз. Мне показалось, что от долгого разговора, по-видимому, во многом откровенного, с четой Горбачевых она ждала большего. Еще ей, возможно, показалось, что Михаил Сергеевич не совсем понял, к чему, в конечном счете, привела миллионы людей политика гласности, свобода слова и мысли. Ну хотя бы потому, что именно при нем случились драматические события в Карабахе, Ош и Тбилиси.