— Что я наделал, Геннадий? Подскажи, как мне вырваться теперь отсюда? Я же чувствую, что это конец! Если бы я хоть немного знал, что творится здесь, я бы не приехал сюда. Что я натворил!

Он сидел на кровати напротив меня, и я видел в его глазах дикую тоску и растерянность.

— Не подумай, что я боюсь, нет! Если нужно Родине, я за нее жизнь свою отдам, не задумываясь. Только кому от этого станет легче? Моей семье или Апрельской революции?

Он рассказал, что их батальон уже несколько дней воюет на Пакистанской границе в районе Спинбулдака. Воевали в горах, и когда после трудных упорных боев выбили душманов с одного укрепленного района и заняли их позиции, солдаты и офицеры были поражены высокой инженерной оснащенностью: бронированные колпаки, селекторная связь между ними, ходы сообщений, другие атрибуты современного боя.

— Ты понимаешь, у нас такого и в помине нет, а у этих аборигенов есть, — удивлялся он. — Все огневые позиции пристреляны перекрестным огнем, каждый квадратный сантиметр прилегающей территории ими просматривался и контролировался, а мы «на ура» их хотели взять, ну, и положили своих ребят, и немало. И все зачем? Чтобы взорвать эти неприступные укрепления и доказать нашим недругам, что мы сильнее всех, и нет тех преград, которые мы не сможем преодолеть? Чтобы собрать несколько машин трофейного оружия и передать их афганцам-предателям? Так они завтра, да нет, сегодня же вернут его духам, а те вновь повернут его против нас! Во имя чего все это, Геннадий? Может быть, я что-то недопонимаю, ты подскажи мне, я хочу разобраться во всем! Во имя чего, по каким правилам и законам происходит все то, что здесь творится? Ведь побед как таковых у нас и нет. Кого-то разбомбили, убили, расстреляли, взяли трофеи и ушли. А враг, как он был в кишлаке, там он и остался. Я служу немного, но уже убедился в том, что мы одни и те же кишлаки отвоевываем у духов помногу раз. Зачем? Задачи-то нами до конца не выполняются и останавливаются в то время, когда нужно еще немного надавить, прижать, обстрелять. Мы же не воюем, а огрызаемся, имитируем боевые действия, мы играем в войну. Повоевали, положили людей и остановились, а назавтра — все снова, и так изо дня в день. Мне непонятно! Как я сейчас завидую тем, кто уже отслужил и вернулся домой, и кому уже скоро уезжать! Они все это пережили, перенесли, а у меня все еще впереди. Только скажи, кто ответит за весь этот преступный бардак? Я, как и тысячи, миллионы законопослушных граждан своей любимой страны, верил, что здесь все идет именно так, как описывают в газетах. Но здесь же кровавая каша, которую расхлебывать нам еще очень много лет! Это чудовищно, дико видеть и слышать умирающего солдата, офицера, знать, что он обречен, а ты ничем не можешь ему помочь. И зачастую он умирает не от того, что его рана смертельная, а от того, что вовремя не доставили в госпиталь! Если успели — его счастье, не успели — не беда! Я вижу это и ужасаюсь, как все спокойно и хладнокровно делается, и, честно говоря, очень боюсь оказаться раненым, быть кому-то обузой и оказаться беспомощным и никому не нужным. А что может сделать в полевых условиях прапорщик или сержант-санинструктор? Воткнуть обезболивающий укол или сделать перевязку? И все! Был человек, чей-то сын, муж, отец, и нет его! Это же преступление — заставлять людей истреблять друг друга! Не хочу я это делать и участвовать в этом массовом преступлении. Может, мне в отпуск отпроситься за следующий год? — с надеждой спросил он меня. — Я не желаю воевать, я хочу к семье, домой!

— Тебя не отпустят, потому что ты только приехал. Постарайся вырваться по семейным обстоятельствам, но для этого нужны веские причины. И то твердой гарантии, что тебя отпустят, нет: все на усмотрение командира бригады и начальника политотдела, а он вряд ли даст на это свое разрешение. Да и к тому же, что можно решить за десять дней, только еще больше расстроиться?

— А если я рапорт в академию подам, уеду раньше срока отсюда?

— Поступать тебе разрешат не ранее чем через год-полтора, а за это время столько всякого может произойти, так что не загадывай на будущее — это очень плохая примета. Просто успокойся, возьми себя в руки, и все будет хорошо, — посоветовал я ему, а сам видел, как мечется его душа, словно птица в клетке. Только не знал он еще, как крепко эта клетка закрыта на надежный запор…

Мы попрощались и разъехались по своим батальонам. В тот же день, 15 августа 1981 года, я узнал страшную весть: подразделение, в котором находился Николай, было остановлено моджахедами. Создалась предпосылка его окружения и критическая ситуация, при которой рота могла понести большие потери. Дав команду личному составу на подготовку к атаке противника, Николай Власов поднялся во весь рост и личным примером воодушевил подчиненных на разгром врага. Пуля снайпера в лоб оборвала жизнь офицера.

По официальным данным, в Афганистане за первые два года войны из офицеров погибли каждый пятнадцатый политработник и каждый сорок второй командир. И это не потому, что политработники имели меньше навыков в ведении боевых действий, чаще даже наоборот. Политработники, как и весь личный состав, ходили на боевые операции, в том числе в должностях командиров подразделений. Кроме всего, их зачастую направляли туда, где в бою складывалась наиболее опасная, а подчас и критическая ситуация. Случай с капитаном Власовым, другими офицерами, когда личный пример политработника был часто основным способом разрешения возникшей опасности и выхода из безвыходной обстановки — неоспоримое тому подтверждение.

Эх, Николай, как прав ты был в своих сомнениях и рассуждениях! Как рано созрел до понимания многих прописных истин! Жаль только, что все мы ни тогда, ни сейчас так и не получили на них ответы. И особенно на самый важный: кто из главных виновников афганской трагедии ответил за содеянное и кто будет решать проблемы ее участников? И не так, для «отмазки», а по-человечески, по-государственному!

Как-то очередной «проверяющий» из Министерства обороны СССР сказал, что по опыту войн соотношение раненых в бою к убитым — восемь к одному. Афганистан опроверг весь предыдущий опыт. Раненых по отношению к убитым было во много раз больше. Потому что Афганистан — это особая партизанская война, без всяких правил и законов. И как жаль, что, не зная их и позабыв всем знакомую истину «Кто с мечом к нам придет, от него же и погибнет!», а также — историю страны, завоевателями которой мы почему-то оказались, наши руководители обманным путем втолкнули нас туда, надеясь, что мы закидаем аборигенов своими армейскими форменными шапками. Не получилось. Право на свободу и желание жить по своим законам имеют все страны и народности независимо от их экономического, культурного, интеллектуального и прочего уровней. Наши члены Политбюро ЦК КПСС хотели одним росчерком пера опровергнуть эту аксиому. Какое варварство! И в этом Николай Власов был абсолютно прав!

Гибель Николая, многих других офицеров и солдат за такой короткий промежуток времени, активизация духами боевых действий, ожесточение, с каким они ввязывали нас в бои и изматывали в них, надломили в моей душе тот моральный стержень, благодаря которому я раньше чувствовал себя более уверенно и спокойно. Часто перед глазами, помимо моей воли, словно кадры в кино, виделось распластанное безжизненное тело капитана-добровольца, наша последняя встреча с Николаем Власовым и другие тяжелые события из моей службы. Как никогда очень сильно мне захотелось домой! Я уже ожидал своего заменщика, но он пока еще был где-то далеко, а боевая жизнь скоротечна и непредсказуема, и каждый день, час в ней мог стать последним!