Я ответила, что пришла не по поводу жилья. Меня интересует девушка.

— Девушка?

То есть женщина. Ее зовут Флоренс, она работает здесь, занимается благотворительностью. Дама задумчиво сдвинула брови.

— Флоренс… Вы не ошибаетесь? Здесь есть только мисс Дерби, я и еще одна дама.

— Мисс Дерби ее знает, — поспешно заверила я. — Флоренс точно тут работала; когда мы виделись в последний раз, она говорила… говорила…

— Что говорила? — поинтересовалась дама еще осторожней, потому что я растерянно открыла рот и схватилась за распухшую щеку. От бессилия и досады у меня вырвалось ругательство.

— Она говорила, что переходит на другую работу. Ну что я за дура! Совсем из головы вон! Получается, Флоренс уже больше полутора лет здесь не работает!

Дама кивнула.

— А, понятно, это было до меня. Но ведь вы сказали, что мисс Дерби должна ее помнить.

Это, по крайней мере, было верно. Я подняла голову.

— Могу я ее видеть?

— Можете, но не сегодня и, боюсь, не завтра. Ее не будет до пятницы…

— До пятницы? — Это было ужасно. — Но мне нужно, в самом деле нужно, сегодня же увидеться с Флоренс! У вас не может не быть списка, или книги, или еще чего-нибудь, где указано, куда она перешла работать. Наверняка кто-нибудь да знает.

Дама как будто удивилась.

— Ну что ж… — медленно начала она, — пожалуй, мы действительно… но я, право же, не полномочна давать такие сведения посторонним. — Она задумалась. — Не хотите ли написать ей записку, а мы передадим?..

Я помотала головой. На глаза навернулись слезы. Дама, должно быть, заметила это и истолковала неправильно. Самым мягким тоном она осведомилась:

— Вы, быть может, не очень привыкли пользоваться ручкой?

В ответ на доброе слово я готова была взять на себя что угодно. Я снова качнула головой:

— Не очень, да.

Дама чуть помолчала. Может, у нее зародилась мысль, что раз я даже не умею читать и писать, то точно не способна ни на что дурное. Так или иначе, она, со словами: «Подождите здесь», поднялась на ноги и удалилась в другую комнату, по ту сторону вестибюля. Машинка застучала громче и тут же смолкла. Вслед за перешептыванием зашуршала бумага, стукнул ящик шкафа.

Дама вернулась, неся с собой белый листок бумаги — судя по всему, письмо.

— Удача! У мисс Дерби очень хорошая система учета, благодаря ей мы проследили вашу Флоренс — или не вашу, а другую. Она уволилась в тысяча восемьсот девяносто втором, как раз перед моим и мисс Беннет приходом. Тем не менее, — в ее голосе появились строгие нотки, — дать вам ее домашний адрес мы никак не можем. Зато нам известно, что она перешла на работу в дом для одиноких девиц, и мы сообщим вам его адрес. Дом называется Фримантл-хаус и расположен на Стратфордской дороге.

Дом для одиноких девиц! От одних этих слов я затрепетала и лишилась сил.

— Должно быть, это она самая. Но — Стратфорд? Так далеко? — Я пошевелила ногами под стулом; стертую в кровь кожу ожгло болью. Налипшая грязь оттягивала подошвы, ею же был насквозь пропитан подол. За окном брызнул дождь. — Стратфорд, — повторила я снова так жалобно, что дама придвинулась и взяла меня за руку.

— Вам нечем заплатить извозчику? — участливо спросила она.

Я покачала головой.

— Я потеряла все свои деньги. Все потеряла.

Обессиленная, я закрыла ладонью глаза и привалилась к столу. И тут мне бросилось в глаза лежавшее там письмо. Дама кинула его на стол лицевой стороной вверх, поскольку знала… думала, что я не умею читать. Это было как раз письмо Флоренс, надписанное ею самой (теперь я узнала ее полное имя — Флоренс Баннер) и адресованное мисс Дерби. «Прошу Вас принять мое извещение об отказе от места…» — было сказано там. Дальше читать я не стала, потому что в правом верхнем углу обнаружились дата и адрес — не Фримантл-хаус, а, очевидно, домашний адрес, который мне не захотели сообщить. Номер дома, название улицы: Куилтер-стрит, Бетнал-Грин, Лондон, Ист. Слова эти тут же отложились у меня в памяти.

Тем временем сочувственный голос женщины не умолкал. Я едва прислушивалась, но, подняв голову, догадалась, что она собирается сделать. Она вынула из кармана ключик и отперла один из ящиков стола.

— …Это не в наших правилах, но я вижу, что вы действительно совсем измотаны. Если вы отсюда доедете омнибусом до Олдгейт, то там сможете, полагаю, пересесть на другой, что ходит по Майл-Энд-роуд в Стратфорд. — Она протянула ладонь. Там лежали три пенни. — А в дороге вам, наверное, не повредит чашка чаю?

Я взяла монеты и забормотала слова благодарности. Тут рядом со мной звякнул колокольчик, и мы вздрогнули. Дама посмотрела на настенные часы.

— Последние за день клиенты, — пояснила она.

Поняв намек, я встала и надела шляпку. Из нижнего коридора, потом с лестницы донеслись шаги. Дама выпустила меня и крикнула посетителям:

— Сюда-сюда! Знаю, подъем крутой, но потрудиться стоит…

Из темноты возник молодой человек, за ним женщина. Оба были смуглокожие (итальянцы, подумала я, или греки), очень бедные и измученные на вид. В дверях конторы мы на мгновение замешкались, неловко улыбаясь, потом дама с молодой парой прошли внутрь, а я осталась одна на верхней площадке лестницы.

Дама подняла голову и перехватила мой взгляд.

— Удачи! — крикнула она немного рассеянно. — Очень надеюсь, что вы найдете вашу приятельницу.

* * *

Не имея ни малейшего намерения ехать в Стратфорд, я не последовала совету дамы и не села на омнибус. Тем не менее я купила себе чашку чаю в палатке под тентом на Хай-стрит. Отдавая продавщице чашку, я спросила:

— Как добраться до Бетнал-Грин?

Мне никогда еще не случалось одной и пешком забираться восточнее Клеркенуэлла. Хромая по Сити-роуд к Олд-стрит, я снова забеспокоилась. Пока я была в конторе, на улице стемнело, пошел дождь, сгустился туман. На улице горели все фонари, на каретах качались фонарики, и все же Сити-роуд нельзя было сравнить с Сохо, где на тротуарах играют отсветы тысяч огней и окон. А тут за десятком шагов под газовым фонарем следовали два десятка в темноте.

На Олд-стрит темень немного рассеялась: вокруг располагались конторы, людные остановки омнибуса и магазины. Но ближе к Хэкни-роуд света опять убавилось, обшарпанные фасады сменялись еще более обшарпанными. Перекрестки у Ангела были еще приличными, здесь же транспорт, проезжая по загаженной мостовой, всякий раз обдавал меня грязью. Вот и в моих собратьях-пешеходах (до сих пор мне попадались сплошь честные работяги, мужчины и женщины в такой же поношенной, как у меня, одежде и головных уборах) все явственней проявлялись признаки бедности. Вещи на них были не то что грязные, но обтрепанные. Ботинки надеты на босую ногу. У мужчин шарфы вместо воротничков и шапки вместо котелков; на женщинах шали, на девушках — грязные передники (а то и вовсе никаких). И каждый волок на себе какую-нибудь ношу: корзину, тюк, ребенка. Дождь лил все сильнее.