Первого мая и в другие важные для власти праздничные дни по лагерям разъезжали пропагандисты и произносили красивые речи, призывая заключенных удвоить и утроить производительность, чтобы продемонстрировать чистосердечную готовность трудиться и заработать шанс на возвращение в советское общество. Но нас уже так давно кормили этими обещаниями!

Узнав о том, что в сельхоз № 3 приехала медкомиссия, Белла испарилась как раз в тот момент, когда заключенные отправились на стройку. Ее стали искать и обнаружили на крыше барака, откуда она кричала, что немедленно прибежит, если кто-нибудь поможет ей спуститься. Ее оставили в покое, и, как только все ушли, Белла спустилась на землю, села на лавочку и до трех часов дня ждала прихода комиссии. Когда появилась делегация из важных начальников, Белла обрушила на них гневную тираду, требуя ответить на вопрос: считают ли они нормальным, что заключенные в лагере превращаются в гомосексуалистов? При этом она не стеснялась употреблять слова типа «кобел» и «ковырялка» для обозначения противоестественных пар, где одна партнерша играет роль мужа, а другая жены. Ошеломленные члены комиссии потребовали объяснений у сопровождавшего их Кумина, но тот лишь покрутил пальцем у виска, давая понять, что эта женщина сумасшедшая. Когда я вернулась в лагерь, Белла рассказала о происшедшем, и мы вместе дружно рассмеялись. Белла не была сумасшедшей, совсем нет, но она отменно играла свою роль.

В сельхозе № 3 я встретила бывшую ученицу Мацокина – сорокалетнюю москвичку Нину Фаврилову. Она была художницей, литературным критиком, владела французским, английским, немецким и японским языками. Будучи прекрасным музыкантом, Нина находила выход своему одиночеству в музыке. Ее мать, бывшая балерина, и отец уже давно были сосланы в Омск, и ей приходилось постоянно о них заботиться. Профессиональная деятельность свела Нину с московскими интеллектуалами, в ее доме часто устраивали вечеринки, музицировали, читали стихи и слушали иностранное радио.

Так наступил 1949 год, когда Сталин принялся за «космополитов»[149]. В МГБ обратили внимание на группу людей, регулярно выходивших из Нининой квартиры в позднее время, и, устроив засаду, арестовали всех по обвинению в антисоветской деятельности.

В сельхозе Нина работала библиотекарем и художницей культурно-воспитательной части.

Я искала любую возможность выбраться из сельхоза № 3. Почти каждый день я жаловалась на здоровье доктору Марии Степановой, близкой подруге моей покровительницы Нины Годыревой. Однажды вечером Степанова сообщила о предстоящем приезде доктора Казана – он должен был сделать рентген и экстренно госпитализировать меня в санотдел 16-го лагпункта. И действительно, 26 апреля, обследовав меня, доктор Казан сделал вид, что состояние моего здоровья резко ухудшилось и я должна немедленно готовиться к госпитализации. Однако по неудачному стечению обстоятельств Марию Степанову назначили заведующей яслями 4-го лагпункта, а ее место заняла ставленница опера по фамилии Курбатова. Я была в отчаянии: все, что я задумала, рухнуло в один момент. Я так давно боролась с машиной, пытавшейся меня раздавить, что сил к сопротивлению у меня уже почти не осталось.

Нина Фаврилова занималась подготовкой к первомайскому празднику. Она делала рисунки и расписывала стены столовой. На красных полотнищах белыми буквами было начертано примерно следующее: «Десятая бригада вызывает на соревнование пятую бригаду: даешь 150 % нормы выработки лесоматериалов и перегноя во имя Родины и по случаю международного праздника Первого мая!» Когда я застала Нину за работой, она трудилась над плакатом, который сразу привлек мое внимание, потому что там фигурировала моя фамилия. Нина объяснила, что плакат показывает распределение заключенных по производительности труда, у каждой группы фамилий стоял рисунок, символизирующий быстроту или медлительность. Перед именами тех, кто выполнял двести процентов нормы, был нарисован самолетик, автомобиль обозначал выработку сто шестьдесят процентов нормы, лошадь – сто тридцать шесть, силуэт зэчки стоял возле фамилий женщин, выполнявших лишь то, что от них требуют, то есть сто процентов, а краб олицетворял заключенных, чьи показатели не превышали шестьдесят процентов. Под изображением черепахи я с интересом прочла список тех, кому не удалось преодолеть барьер в двадцать-тридцать процентов.

Уже несколько дней я страдала от нагноения, образовавшегося под левым плечом, меня лихорадило. Я обратилась к Курбатовой, и та, осмотрев мою подмышку, грубо бросила:

– Не стыдно женщине, утверждающей, что она медсестра, делать себе «мастырку», чтобы не работать?

«Мастыркой» называют трюк, изобретенный заключенными, чтобы получить освобождение от работ. С помощью шприца под кожу вводится капля керосина, что незамедлительно вызывает воспалительный процесс.

Разозленная ответом Курбатовой, я молча вышла из медсанчасти и, вернувшись в барак, написала жалобу на имя начальника Вятлага Волина с просьбой как можно скорее принять меня, так как заболевание не дает мне возможности работать, а врач отказывается меня лечить, принимая за симулянтку.

1 мая 1952 года за мной пришел конвоир, чтобы на грузовике отвезти к Волину. Это был еще молодой полный мужчина, жизнерадостный и симпатичный. Он выслушал мою историю, сделал какие-то пометки и освободил от работ до приезда главврача Вятлага. Через день в присутствии Курбатовой меня осмотрел главврач и подтвердил, что никаких следов «мастырки» у меня нет: воспаление явилось следствием попавшего под кожу волоска. Мне прописали компрессы, и уже через пять дней я вернулась на стройку. Воспользовавшись приездом главврача, Белла напросилась к нему на прием и вела себя столь эксцентрично, что тот, основываясь на собственных наблюдениях и свидетельствах непосредственных начальников Беллы, объявил ее ненормальной и до отправки в сумасшедший дом освободил от работы. Фаина же становилась все более и более невыносимой. Каждый день охранники силой выводили ее из лагеря, но на стройке она отказывалась выполнять какую-либо работу. На все объявленные выговоры она отвечала, что на нее не стоит рассчитывать, пока Сталин не пришлет ей бандаж. Подобные шутки заставляли хохотать даже тех, кто все время пребывал в унылом расположении духа.