В час ночи, 29 сентября, я прибыла к воротам 16-го ОЛПа. Охранник впустил меня на территорию лагеря, провел в зал и передал медсестре. Она взглянула на мои бумаги и попросила следовать за ней, сказав по дороге, что я нахожусь в лазарете для венерических больных. В моей голове тут же пронеслись безумные мысли о том, что я заразилась сифилисом, и врачи, обнаружив инфекцию при осмотре, не захотели мне об этом говорить. Остаток ночи я провела в сильном волнении и не смогла отдохнуть. В девять часов за мной пришел конвоир: никто не мог свободно передвигаться по венерологическому отделению, где больные содержались в строгой изоляции. Меня привели в кабинет главврача, и я облегченно вздохнула, узнав Нину Годыреву. Взяв меня под руку, она с улыбкой спросила, хорошо ли я спала, и я поделилась с ней своими ночными тревогами.

– Извините меня за то, что заставила вас провести ночь в таких ужасных условиях: у меня не было другого способа вытащить вас сюда. Вы прекрасно знаете, что Москва недавно запретила снимать кого бы то ни было со строительства железной дороги, но с диагнозом «сифилис» я не только имею право, но и обязана немедленно вас изолировать. С этого дня вы можете заниматься своим делом, вечером вас разместят вместе с коллегами в помещении для персонала. Я вас представлю пациентам и сотрудникам.

Лазарет 16-го ОЛПа, как обычно, располагался на территории лагеря, только в отличие от 26-го ОЛПа здесь вокруг туберкулезного барака не вырубили деревья и кустарники.

В центральном лазарете было пять отделений. Первое отделение для неизлечимых больных считалось самым трудным для работы: пациенты в нем были очень нервными и требовательными. Во втором отделении лежали больные с пневмотораксом; в третьем – с закрытыми травмами; в четвертом – пациенты, идущие на поправку. В огороженном колючей проволокой пятом отделении содержались женщины.

Зона для пациентов с кожно-венерологическими заболеваниями была окружена дощатым забором и всегда запиралась на замок. Рядом с входом в лазарет, с правой стороны, находились кабинет главврача, аптека, лаборатория и рентгеновский кабинет. Все врачи, за исключением трех, были политическими.

Доктор Абдулаев, сорокалетний армянин из Еревана, в 1943 году попал в плен к немцам и работал у них в военных госпиталях. После возвращения в СССР его арестовали и приговорили к двадцати пяти годам лагерей.

Доктор Казан, рентгенолог, ровесник Абдулаева, тоже армянин. Он ездил по лагерям для выявления заболеваний. Ему дали десять лет.

Доктору Иванову, русскому, было пятьдесят лет, он тоже был осужден на десять лет.

Самому старшему из всех, венерологу Малиновскому, было под семьдесят. Он получил десять лет и умер в 16-м лагпункте в конце 1951 года, накануне освобождения.

Доктору Нине Комаровой, заведующей женским отделением, было не больше двадцати семи лет. Нина родилась в Киеве, ее арестовали, когда она училась на четвертом курсе медицинского института и проходила преддипломную практику. Ее преступлением было то, что во время оккупации немцы угнали ее на работу в Германию. После возвращения к родителям на Украину ее арестовали и дали двадцать пять лет лагерей с запретом жить на родине в течение десяти лет.

Маргарите Пататуевой едва исполнилось тридцать, она работала в лаборатории. Эта стройная брюнетка была очень умна и прекрасно говорила по-французски. Ее отца, врача, арестовали в 1930 году во время процесса над Рамзиным.

Он уже освободился из заключения, но из-за запрета возвращаться домой жил за сто первым километром от Москвы. Маргарита, студентка института иностранных языков, болтушка и хохотушка, позволяла себе некоторые вольности по отношению к режиму. Результат: ей дали двадцать пять лет, сестре – десять и десять лет мужу, работавшему сейчас инженером в воркутинских угольных шахтах.

Из всех «политических» в лагерных лазаретах только врачам и медсестрам разрешалось работать по специальности. После выздоровления заключенные с политическими статьями должны были немедленно возвращаться в свои лагеря. В нашем отделении было три медсестры – две с политическими и одна с уголовной статьей. Должность главврача занимала Нина Годырева. Валентина была старшей сестрой. В мои обязанности входило раз в день сопровождать врача во время обхода, записывать предписания, делать уколы и давать лекарства. К вечеру я уже еле держалась на ногах.

В лазарете было четыре палаты: в первой находились десять человек, чья жизнь уже была на исходе, во второй – еще десять лежачих больных, в третьей – восемь тяжелых больных с пневмотораксом, в четвертой лежали пациенты с легкими заболеваниями. Со мной работали медсестры с неполитическими статьями, набранные из числа больных, идущих на поправку. Мне запомнился один пациент, эстонец: ради досрочного освобождения он проглотил иголку, которая попала в правое легкое и в течение трех дней не давала о себе знать.

Стоял конец октября, наступили холода, и снег шел не переставая. За последние три дня у нас никто не умер, и у меня появилась возможность немного отдохнуть: помимо основной работы, я должна была ассистировать при вскрытии трупов: удалять внутренности и затем зашивать тела. Новые правила запрещали бросать голые трупы в ямы, теперь на каждой могиле кладбища Вятлага следовало устанавливать дощечку с именем заключенного.

26 октября к нам поступил тяжелый больной из 19-го лагпункта – молодой уголовник, неоднократно судимый за дезертирство. В его личном деле было написано, что ему оставалось сидеть еще тридцать пять лет. От отчаяния он проглотил толченое стекло. Из-за обильного внутреннего кровотечения молодой человек не мог ни есть, ни говорить, ни двигаться. Через два дня он умер.

29 октября, в полседьмого вечера, в первой палате скончался заключенный Николаев – незаурядная личность. На протяжении шести лет он неустанно досаждал органам: например, регулярно писал президенту Рузвельту письма, а его товарищи по нарам охотно их подписывали. Естественно, эти послания никогда не доходили до адресата, но всякий раз потом являлись эмгэбэшники и грозили страшными карами, если он и впредь будет заниматься антисоветской агитацией. Однако Николаев невозмутимо продолжал свое дело, и только авторитет Нины Годыревой помешал эмгэбэшникам сократить дни его жизни. Дело кончилось тем, что они уже не осмеливались соваться в палату, где лежал Николаев, так как больные бросали в них ночными горшками. Когда Николаев был уже при смерти, попрощаться с ним пришли шестьсот человек. Он не мог говорить, и люди просто проходили мимо его койки.

Вятлаг. Фото с сайта vyatlag.ru

Вятлаг. Фото с сайта vyatlag.ru

Больные никогда не забывали, что сделала для Николаева Нина Годырева, и между собой называли ее «голубкой», что очень шло Нине, всегда одевавшейся в голубые одежды.