словам, война не имела никакого отношения к Карлу Орлеанскому. Будучи военнопленным, он не в состоянии защищать свои владения и имеет право на защиту.

Столкнувшись с таким неприкрытым давлением, Бедфорд проявив свойственный ему такт ответил,  что герцогство Орлеанское является апанажем герцога, но оно также является фьефом французской короны и он был поражен, услышав от герцога Бургундского, который обязан был отстаивать права Генриха VI, что кто-то еще должен владеть завоеванными территориями во Франции. На чьей же стороне выступает Филипп? Прежде чем принять окончательное решение, Бедфорд удалился, чтобы проконсультироваться со своим Советом. Советники были возмущены не меньше, чем сам герцог. По их словам, правительство потратило на осаду огромные средства и потеряло изрядное количество лучших людей. Город находился на грани падения, и регент скоро сможет выдвинуть свои условия. Зачем же отступать сейчас? Герцог Бедфорд согласился. Он не согласился с тем, что ему следует "расставлять силки в кустах только для того, чтобы птички достались кому-то другому". Рауль ле Саж выразился более грубо, сказав, что мы уже прожевали блюдо, зачем же давать его проглотить герцогу Бургундскому? Во время этих обменов мнениями Сентрай и его товарищи по делегации ждали, когда их допустят к регенту. Но они так и не были допущены. Бедфорд принял их только для того, чтобы договориться о сдаче города английским военачальникам, на что они ответили, что не имеют никаких инструкций для обсуждения подобных вопросов. На том переговоры и закончились. Потон де Сентрай вернулся в Орлеан вместе с делегатами от горожан.

Филипп Добрый был в ярости от упущенной возможности и оскорбления в свой адрес. Он послал вместе Сентраем под Орлеан своего герольда, чтобы тот приказал всем, кто находится в его повиновении, покинуть осаду. Неизвестно, сколько человек, расположившихся вокруг Орлеана, покинули осаду в результате этого приказа, но учитывая, что Филипп отменил сбор значительной армию, которую он когда-то намеревался привести на Луару, эффект от этого распоряжения, вероятно, был в значительной степени символическим. Бургундский гарнизон Сюлли отошел к Ниверне. Некоторые отряды добровольцев покинули осаду, но вряд ли они были достаточно многочисленны, чтобы существенно изменить ситуацию[339].

В течение марта и апреля 1429 г. англичане удвоили свои усилия по преодолению сопротивления города. Герцог Бедфорд перенес свою штаб-квартиру из Шартра в Корбей на Сене, в пределах быстрой досягаемости и Парижа и Орлеана. Туда же был вызван очередной отряд норманнских дворян. Они стали прибывать в значительных количествах. Расходы на содержание армии Бедфорда возросли до 40.000 ливров в месяц, и эта цифра должна была еще больше увеличиться по мере прибытия подкреплений из Нормандии. За последние шесть месяцев регент уже получил две налоговые субсидии от нормандских Штатов и один от нормандской церкви, что в номинальном исчислении составило 270.000 ливров (30.000 фунтов стерлингов). Он убедил Папу, вместо того чтобы просто подтвердить десятину церковного обложения обычным способом, удвоить ее, на что Мартин V с радостью согласился в обмен на право оставлять треть десятины для себя. Со стороны духовенства раздались вопли протеста, и сборщикам десятины было оказано некоторое сопротивление. Еще большее негодование вызвал приказ Бедфорда о том, что все чиновники двуединой монархии во Франции должны предоставить в долг правительству четверть своего жалованья под страхом лишения полугодового жалованья[340].

Вокруг Орлеана англичанами были построены пять новых фортов. Линия траншей на северо-западе была усилена строительством трех бастид с гарнизонами, которые англичане прозвали "Лондон", "Руан" и "Париж". На их валах были размещены мощные артиллерийские батареи. Еще одна бастида была построена на развалинах церкви Сен-Лу на северном берегу выше по течению от города, чтобы контролировать русло реки. Это окончательно остановило приток грузов в город через речной порт Сен-Луп на противоположном берегу. Позже, после того как небольшое стадо животных был успешно переправлен через Луару у деревушки Сен-Жан-ле-Блан, там тоже была построена бастида, чтобы перекрыть и этот путь. В Корбее герцог Бедфорд уже строил далекоидущие планы. Он надеялся, после падения Орлеана, привезти Генриха VI, которому уже исполнилось семь лет, во Францию для коронации и получения оммажа от своих французских подданных. Юного короля должна была сопровождать огромная армия для продолжения победоносной войны. Морская экспедиция из Англии должна была окончательно положить конец действиям дофинистского гарнизона из Мон-Сен-Мишель[341].

"Никто на земле, ни король, ни герцог, ни принцесса Шотландии не могут спасти Францию, — заявила Жанна д'Арк несколькими неделями ранее, — только я одна могу ее спасти"[342].

Глава VI.

Жанна д'Арк: от Домреми до Реймса, 1429 год.

Недолгая государственная карьера Жанны д'Арк длилась всего два года — от ее первого появления при дворе Дофина в Шиноне в возрасте 17-и лет в феврале 1429 года до казни за богохульство и ересь в Руане в мае 1431 года. Ее военные кампании длились менее половины этого срока: от кампании по освобождению Орлеана, начавшейся в апреле 1429 г., до ее пленения при осаде Компьеня в мае 1430 г. Жизнь Жанны стала предметом двух тщательных судебных разбирательств: на процессе в Руане, который привел к ее казни, и четверть века спустя — в ходе расследования, проведенного после окончательного поражения англичан и завершившегося ее посмертным оправданием в 1456 году. Жанна была единственным свидетелем на первом суде, но на посмертном дознании показания дали более 120 свидетелей, знавших ее в разные периоды жизни. Благодаря подробным записям этих процессов мы знаем о Жанне д'Арк больше, чем о любом другом человеке ее сословия и времени. Однако многое в этих материалах тенденциозно. Оба процесса носили ярко выраженный политический характер. Показания Жанны на суде давались в ответ на вопросы, тщательно сформулированные квалифицированными теологами и инквизиторами, чтобы вписать ее в общепринятые юридические или религиозные категории. У политиков, в свою очередь, были свои стереотипы. Обеим сторонам было выгодно представить Жанну как обладательницу сверхъестественных способностей. Для дофинистов она была орудием Божьего искупления избранного народа. Англичанам и их французским союзникам, напротив, нужно было принизить моральную силу ее побед, показав, что они были делом рук дьявола. Вопрос о том, была ли она орудием Бога или Сатаны, а может быть, не более чем харизматическим лидером, стал спорным политическим вопросом. Папа Пий II, писавший через три десятилетия после ее смерти, признался, что не может определиться. Но Пий был итальянцем, интеллектуалом и прагматичным политиком. Мало кто из современников смотрел на карьеру Жанны столь же отстраненно. Уже через несколько дней после ее первого появления в Шиноне вокруг ее истории начал формироваться налет мифа. "О ее рождении и жизни рассказывают много чудесных вещей, как будто это правда", — писали церковники, назначенные для рассмотрения ее дела менее чем через шесть недель. Как с