Чем чаще мы спрашиваем у наших собеседников, когда они узнали о концентрационных лагерях, тем становилось яснее, что получим однозначные «да» или «нет» в ответ: либо они ничего не знали об этом во время войны, либо знали, когда, казалось, что ответы не должны быть однозначными, что правда гораздо сложнее. Профессор Гейер считает, что существовало по меньшей мере три уровня осведомленности местного населения о судьбе евреев. На первом уровне это было просто «визуальное знание»: естественно, что от их внимания не укрылось, что евреи куда-то исчезли. «Пропадали соседи, – объясняет профессор, – все, несомненно, это замечали, но при этом мирились с тем, что в округе не осталось ни одного еврея». На этом уровне каждый немец отдавал себе отчет о судьбе евреев. На другом крайнем уровне о лагерях смерти знали лишь относительно немногие: ни один лагерь не работал на территории довоенной Германии, и даже на высшем уровне нацистской иерархии о них говорили осторожно, заменяя особо провокационные слова эвфемизмами (например, кодовое слово «эвакуация», которое использовал Эйхманн в протоколе Ванзейской конференции). На среднем уровне осведомленности люди знали, что с евреями происходит что-то «плохое». Это самый интересный уровень, и количество людей, которые относятся к этой категории, посчитать довольно сложно. Когда евреи исчезли из городов и сел, то вполне возможно, что некоторые простые немцы не задумывались о том, что же с ними случилось. Но если они действительно об этом задумывались, то должны были прийти к выводу, что тех постигла страшная участь. Гонения евреев начались еще со времен бойкота еврейской торговли в 1933 году. В 1939 году Гитлер объявил, что «мировая война» непременно закончится истреблением еврейской расы в Европе. Слухи о зверствах, которые нацисты творили на Востоке, пускай даже без привязки к антисемитской политике, должны были дойти и до немецких земель, ведь в них участвовало большинство частей и соединений вермахта. Все, кто задумывался о дальнейшей судьбе евреев, понимали: с ними происходит «нечто плохое».

Донесение, поступившее из Франконии, юг Германии, в декабре 1942 года от СД – службы внутренней разведки, которая занималась анализом ситуации внутри страны, под командованием Рейнхарда Гейдриха, – свидетельствует о том, что нацисты и сами интересовались тем, что известно местному населению об истреблении евреев на востоке: «Более всего сейчас людей верующих и сельских жителей беспокоят вести из России, в которых говорится о расстрелах и истреблении евреев. Граждане встревожены. Сельские жители не уверены в нашей победе в этой войне и опасаются, что, если евреи вернутся в Германию, то и их месть будет страшна»2.

И лишь немногие жители рейха оказывали сопротивление нацистским гонениям на евреев. Одними из таких героев стали Ганс и Софи Шолль, студенты Мюнхенского университета, которые во время войны выпускали и распространяли листовки, призывающие немецкую молодежь «восстать» и построить «новую, духовную Европу». Они называли унижение евреев и убийство польской интеллигенции «страшнейшим преступлением против человеческого достоинства». Ганса и Софи задержали, подвергли пыткам, а затем казнили. Софи Шолль призналась сокамернице, что надеется, что ее смерть станет знаком для тысяч других немцев и они усомнятся в правоте нацистов. Однако в день ее казни, 22 февраля 1943 года, студенты Мюнхенского университета устроили демонстрацию в знак своей верности нацистскому режиму. Как утверждает историк Йен Кершоу: «…не может быть никакого движения сопротивления – тут, думаю, вы со мной согласитесь – без активной массовой поддержки, но в Германии в то время практически не было даже пассивной поддержки тем, кто, рискуя всем, осмеливался бросить вызов системе»3.

Гражданам Германии достаточно было сходить в местный кинотеатр, чтобы найти еще одну причину не поддерживать таких храбрых личностей, как Софи и Ганс, в их борьбе с нацизмом. В нацистских кинохрониках постоянно показывали, как вся страна сражается не на жизнь, а на смерть с Красной Армией – врагом, которого немцы боялись больше всего. Они боялись того, что ждет Германию, если ненавистные большевики победят, и это заставляло их поддерживать войну и нацистский режим.

«За что же сражались немецкие солдаты, а главное – против чего? – вопрошает граф фон Кильмансегг, немецкий штабной офицер. – Мне самым важным казалось вот что: все те, кто был в России, уже знали, что ожидает Германию, если туда придут большевики… Если бы это были Англия и Франция, то мы давно бы уже прекратили сопротивление. Но с Россией дела обстояли совершенно иначе». По словам Германа Тешемахера, служившего на Восточном фронте, «мы говорили тогда, что над Азией назревает ураган и что если он доберется до Германии, то, мы понимали, начнутся массовые убийства, притеснения и тотальное истребление. Так что мы просто защищались до конца и оставались верны своей присяге… Хуже всего было бы, если бы большевизм пронесся над Германией, тогда бы была потеряна вся Европа. Но в первую очередь мы думали о себе, о своих семьях и поэтому дрались до конца».

Летом 1944 года, пытаясь не допустить «большевистского урагана» над Германией, Гитлер потерпел самую серьезную военную неудачу, поражение, которое ухудшило его психическое состояние. Речь идет не об успешной высадке союзных войск в Нормандии 6 июня 1944 года, а о менее известном советском наступлении, которое началось 22 июня, против немецкой группы армий «Центр» в Белоруссии. Вряд ли в большей степени в умах англичан и американцев игнорируется значение событий на Восточном фронте, чем в случае с операциями «Оверлорд», высадкой войск союзников в Нормандии, и «Багратион» в СССР. Первая получила широкое освещение в массовой культуре на Западе, в то время как знание о второй ограничивается главным образом историками. Между тем на Западе на случай нападения союзных войск Германия разместила немногим более тридцати дивизий (не считая частей на территории Италии), в то время как на Восточный фронт Гитлер бросил силы в пять раз большие – сто шестьдесят пять дивизий. В ходе операции «Багратион» советские войска уничтожили в три раза больше дивизий вермахта, чем союзники во время высадки в Нормандии. (Название «Багратион» этой наступательной операции советских войск дал сам Сталин – в честь героя войны 1812 года против Наполеона; как и Сталин, Багратион был грузином.)

«Белорусская операция – это классика, – рассказывает Махмуд Гареев, который молодым офицером Красной Армии участвовал в Белорусском наступлении. – Все было тщательно продумано». Сталин показал, насколько далеко он ушел от себя прежнего – некомпетентного руководителя, из-за упрямства которого на советский народ обрушились катастрофы 1941 года. На этот раз он прислушался к ценным советам Константина Рокоссовского, командующего 1-м Белорусским фронтом, который полностью продумал тактику будущей операции. Рокоссовский считал, что Красная Армия должна ударить по группе армий «Центр» с двух сторон – с юга и с севера. Сталин, знакомый с военной доктриной, согласно которой войска ни в коем случае нельзя делить на несколько частей, приказал Рокоссовскому выйти из комнаты и «подумать еще». Когда военачальник вернулся, то повторил свое прежнее предложение: нужно одновременно нанести два удара. В конце концов Сталин согласился. Он понимал, что Рокоссовский не может быть убежден в своей правоте безо всяких на то оснований, поскольку хорошо знал, какая участь его ждет в случае провала: во время чисток 1930-х годов Рокоссовского заключали в тюрьму и подвергали пыткам.