Наконец, в составе этносов почти всегда присутствует категория людей с «отрицательной» пассионарностью. Иначе говоря, их поступками управляют импульсы, вектор которых противоположен пассионарному напряжению.

Исландцы не потеряли хотя бы способность работать, чтобы прокормить свои семьи, а также уберечь источники жизни: места лова сельди, колонии гаг, где они собирали гагачий пух, и небольшие луга среди скал, нужные для прокорма молочного скота. Но субэтнические образования в урбанистических агломерациях древности являли собой куда худшие варианты. Разложившиеся потомки римских граждан, потерявшие свои земельные участки (парцелы), скопились в I в. в Риме. Они ютились в каморках пятиэтажных домов, дышали зловониями «клоаки» – ложбины, по которой спускали в Тибр нечистоты, пили вино из вредной свинцовой посуды, но настойчиво и нагло требовали от правительства «хлеба и зрелищ». И приходилось давать, так как эти субпассионарные толпы могли поддержать любого пассионарного авантюриста, желавшего совершить переворот, если тот пообещает им дополнительную выдачу хлеба и более шикарное представление в цирке. А защищать себя от врагов они не умели и не хотели уметь, ибо учиться военному делу трудно. Субпассионарий полагает, по собственной несокрушимой логике, что будущего никто предвидеть не может, так как он, получатель хлебного пайка и зритель цирковых представлений, не умеет делать прогнозы на основании вероятности. Поэтому он делит получаемую информацию на два сорта: приятную и неприятную. Носителей второй он считает своими личными врагами и расправляется с ними при каждом удобном случае.

Результатом оказалось взятие Рима Аларихом (410), причем готов было меньше, чем боеспособных и военнообязанных в черте города Рима, не говоря уже об Италии. И даже этот позор ничему не научил римлян. Готы обошлись с побежденными мягко и ушли. Это дало повод для очередного самоуспокоения. Но когда вандал Гензерих взял Рим (455), объявив себя мстителем за разрушение Карфагена, он легко учинил резню среди субпассионариев, которых в отличие от гармоничных и безвредных исландцев никто не пожелал спасать. После вандальского погрома Рим уже не оправился. Но как-то не хочется его жалеть.

Аналогичная ситуация имела место в Багдаде, которым овладели не пришлые варвары, а купленные халифом тюркские рабы – гулямы. В IX в. арабские воины перевелись. Их потомки предпочитали заниматься мелкой торговлей и болтовней на базарах. Чтобы охранять особу халифа, а подчас и границы халифата, потребовались воины-профессионалы. Что же, их купили в степях Средней Азии и пустынях Нубии. Они оказались единственной реальной силой в Багдаде и стали смещать халифов по своему усмотрению. А население огромного города плакало, ругалось и острило, но предпочитало жить не работая и умирать стоя на коленях, только бы не защищаться.

Такие последствия и соответственно смену идеала дает потеря пассионарного напряжения системой. Лозунг «Жизнь для себя» – это легкий путь в черную гибель.

Пассионарность отдельного человека сопрягается с любыми способностями: высокими, малыми, средними; она не зависит от внешних воздействий, являясь чертой конституции данного человека; она не имеет отношения к этическим нормам, одинаково легко порождая подвиги и преступления, творчество и разрушение, благо и зло, исключая только равнодушие; и она не делает человека «героем», ведущим «толпу», ибо большинство пассионариев находятся именно в составе «толпы», определяя ее потентность и степень активности на тот или иной момент. Группа субпассионариев в истории наиболее красочно представлена «бродягами» и профессиональными солдатами-наемниками (ландскнехтами). Они не изменяют мир и не сохраняют его, а существуют за его счет. В силу своей подвижности они часто играют важную роль в судьбах этносов, совершая вместе с пассионариями завоевания и перевороты. Но если пассионарии могут проявить себя без субпассионариев, то те без пассионариев – ничто. Они способны на нищенство или на разбой, жертвой которого становятся носители нулевой пассионарности, т. е. основная масса населения. Но в таком случае «бродяги» обречены: их выслеживают и уничтожают. Однако они появляются в каждом поколении.

Есть соблазн сопоставить пассионариев с «героями», ведущими «толпу», а «бродяг-солдат» назвать «ведомыми», но на самом деле механизм исторического действия не столь прост. Испанские Габсбурги и французские Бурбоны, за исключением основателей династии, были заурядными людьми, равно как и бо́льшая часть их придворных, среди которых время от времени появлялись авантюристы-министры вроде Фуке и Джона Ло или Мануэля Годоя. Но идальго и шевалье, негоцианты и корсары, миссионеры и конкистадоры, гуманисты и художники – все они создавали такое внутреннее напряжение, что политика Испании XVI в. и Франции XVI–XVII вв., если изобразить ее как составляющую этногенетического процесса, отражала высокую пассионарность этих этносов.

Поэтому, несмотря на то что пассионарии часто возглавляют народные движения, правильнее назвать их не «ведущими», а «толкающими», ибо без достаточного их числа, умерших в безвестности, было бы невозможно сломать традицию, т. е. инерцию массы. И об этом гласят строки старинной испанской баллады:

Поют об Оливьеро, поют и о Ролане.

Молчат о Сурракине, отважном капитане.

Воспет Ролан, воспет и Оливьеро.

Забыли Сурракина, лихого кабальеро.

Итак, мы наметили три градации убывающей пассионарности, хотя в случае надобности деление может быть более дробным. Поэтому третий характерологический тип правильно назвать «субпассионариями». Но самое главное – это не смешивать отмеченные типы с подразделениями классовыми или сословными. Любое из них включает в себя три типа, но в разных сочетаниях и с разными доминантами. Видоизменение их соотношений, как численных, так и векторных, внутри этноса определяет процесс этногенеза.

Этот тезис столь важен, что проиллюстрируем понятие пассионарности дополнительно, используя для наглядности уже не исторические, а литературные характеристики из сочинений А. С. Пушкина, близко подошедшего к проблеме.

Типичными пассионариями, но отнюдь не «героями» и не «вождями», являются: Скупой рыцарь, одержимый алчностью; Дон Гуан, стремящийся к любовным победам ради побед; Сальери, из зависти убивающий Моцарта; Алеко, из ревности зарезавший Земфиру. Пассионариями и вождями, хотя и не героями, у Пушкина выступают Мазепа и Пугачев (весьма далекие от исторических прототипов), а героями, но не пассионариями – Гринев и Машенька Миронова, рискующие жизнью ради долга. Образец пассионария и героя, хотя и короля, но не «вождя» – Карл XII, «любовник бранной славы – для шлема кинувший венец», т. е. приносящий интересы своей страны в жертву своему тщеславию. Последнему противопоставлен Петр I – гармоничная личность, выполняющая свой долг перед Россией, гораздо более сильная, чем Карл XII, следующий собственным капризам. Так – в трактовке Пушкина, и это близко к действительности, ибо, за исключением личных черт: возбудимости, детской жестокости и т. п. – Петр был подобен своему отцу, т. е. был человеком своего времени и продолжал одну из линий русской культурной традиции – сближение с Европой, возникшую в начале XVII в. при Михаиле Федоровиче. Но при этом Петра окружали пассионарии, например Меншиков, Ромодановский, Кикин, но они ни вождями, ни героями не были. Ни по Пушкину, ни на самом деле. Поэтому сопоставление пассионариев с вождями – домысел, цель которого – описание одного из поведенческих признаков свести к банальной, давно отброшенной теории.