– Так как насчет выпивки? – спрашивает Бриония у Олли, пока Джеймс добегает свой последний круг.

– Ну, угощаешь, точно, ты.

– Как тебе день вручения дипломов? Можно было бы закатить праздник.

– Только ты и я?

– Ну да. Почему нет?

– Ладно. О’кей. Заметано. Только если ты угощаешь.

Поначалу Скай Тернер является людям в образе себя самой. Просачивается сквозь окна в подростковые спальни в Детройте, Манчестере и Барселоне и – раз! – садится в изножье кровати. “Привет, я – знаменитость, мать твою, а ты кто такой?” Этого она, конечно, не говорит. Она этого даже в виду не имеет, но… Думаете, они рады ее видеть? Честно говоря, не очень. Они в ужасе роняют из рук приставки “PlayStation”. В панике швыряют на пол компьютерную клавиатуру. Расплескивают газировку из банки. Ахают, кричат, а некоторые даже блюют. В общем, это… ну, не вполне похоже на миниатюрный зрительный зал на персональном концерте. И еще меньше похоже на поворотный момент в жизни подростка, который представляла себе Скай. Сначала ей казалось, что будет весело просто появиться и начать петь вместе с собой на диске – получится такая живая версия CD или MP3, но большинство ребят решили, что у них глюки, и это им совсем, совсем не понравилось. Не понравилось, что в их жизни происходит нечто восхитительное, грандиозное, невозможное и безумное. Господи, пускай это произойдет с кем-нибудь другим! Они не горели желанием увидеть привидение, призрака и стать свидетелями нарушения физических законов. Только не у них в комнате. Только не сейчас. В итоге Скай меняет тактику: теперь она просто наблюдает за ними, разглядывает, знакомится поближе – но больше не показывается на глаза. Ну ладно, да, иногда она устраивает незначительные чудеса. Прячет травку какого-нибудь подростка за секунду до того, как в комнату является с обыском его мать, шепчет на ухо девочке не ходить в тот вечер по такой-то улице, разными маневрами отвлекает отца, чтобы он повременил колотить сына. Вынимает патроны из оружия солдат – на обеих сторонах. Бросает деньги в руки бедняков. Однажды она появляется у кого-то на пороге в образе девушки, пострадавшей от бомбы в результате неудачно проведенной операции где-то на Ближнем Востоке, и просит у человека, открывшего ей дверь, стакан воды. Но ей дают не только воды, ее кормят и приглашают принять ванну, хотя от нее дурно пахнет и выглядит она крайне подозрительно, и Скай так тронута и благодарна, что не может сдержаться и плачет…

Подсолнухи! Ну почему у нее вечно все вылетает из головы? Ведь сегодня утром у Гуднстон она видела подсолнухи в поле ССС, а значит, они наверняка продают их и у себя в лавке, а Джеймс рассказывал про подсолнух, который он пытался вырастить в детстве, и… Но теперь уж все равно половина шестого, даже больше, и они наверняка уже закрылись – впрочем, вроде открыты, так что… Но Брионии так не хочется разворачиваться. Хотя… Ладно, не хочется, но она все-таки разворачивается и едет обратно. Может, в глубине души она порядочный человек, что бы это ни означало. Может, в связи с этим ей теперь следует перестать реветь? Да. Бриония купит Джеймсу подсолнухов, и все образуется.

На стоянке пусто, поэтому Бриония паркуется у самой двери и входит в магазин. За прилавком – тот же парень, что и в прошлый раз, немного смахивающий на пугало. Бриония оглядывается по сторонам. Здесь темновато, чувствуется, что дело идет к закрытию, и подсолнухов в полумраке не видно.

– Подсолнухи, – говорит она. – Я надеялась найти у вас подсолнухи…

– Только в поле, – говорит парень.

– А. То есть они тоже “собери себе сам”?

– Да.

Собери себе подсолнухи сам. Вообще-то звучит круто. Ну что ж…

– Можно мне сорвать несколько штук?

– Мы скоро закрываемся.

– Насколько скоро?

– Примерно десять минут назад.

– Я мигом, подождите буквально минуту!

– Ну что ж. Ладно…

– Спасибо! А… Как их срывают?

Из подсобного помещения выходит девушка.

– Могу дать вам лопату.

Лопату?? Что за бред???

– Да нет, спасибо, я справлюсь. Ну, правда, было бы мило, если бы вы подсказали, как это делают без лопаты.

– Просто ломают руками.

Отлично. Итак, Бриония шагает через поле по траектории, которая сначала показалась ей наиболее прямой, лодыжки обжигает крапива, а ведь в поле ССС не должно быть никакой крапивы, если, конечно, людям не захотелось крапивного ССС-супа или крапивного ССС-настоя. И как-то так выходит, что она ОПЯТЬ РЫДАЕТ, потому что хорошие подсолнухи прячутся все дальше и дальше, и кто знает, возможно, когда она до них наконец дошагает, они окажутся похожими на те, мертвые, из музея в Нью-Йорке. Ван Гог, она помнит. Конечно. В “Метрополитене”. А потом были восхитительные равиоли с тыквой, и пластинка с Луи Армстронгом, которую она так и не может разыскать с тех пор, и еще шардоне медового цвета… Ах, подсолнух, как ты изнемог. Что правда, то правда. Все мы изнемогли, детка. Там вообще о чем? Бриония вспоминает, как Олли читал это стихотворение на семинаре по Уильяму Блейку. “Ах, подсолнух”, – говорил он, а слышалось отчетливое: “Нах, подсолнух”, и он утверждал, что Блейк именно это и подразумевал и хотел, чтобы люди читали “Нах” вместо “Ах”, но версия Олли казалась не слишком убедительной.

Бриония смотрится в этом поле ужасно глупо. Она для него слишком большая. Слишком серая, урбанистичная и толстая, в одежде из “Оски”, со стрижкой от “Toni&Guy” и голыми лодыжками. Что до подсолнухов, то им одежду придумали ангелы, а прическа – результат совместного творчества свободной любви, причудливой науки и чистоты безмолвной Вселенной, и стоят они в этом поле, будто строй прекрасных Мэрилин Монро, и каждый – в образе кающейся девушки-крестьянки, правда, раскованной: подбородок гордо задран вверх, бретелька фартука сползла с плеча. Нах, подсолнух. А что там с юностью, канувшей без следа? Это, конечно же, Чарли. Или нет? А как же старый добрый Джеймс, верный и принимаемый как должное, с его нелепыми супами, наборами для ремонта шин, радиопостановками и поисками рецептов сиропа из фиников? И он к тому же любит подсолнухи. Кто бы мог подумать?

Стебель у подсолнуха до того мощный, что Бриония не может обхватить его пальцами. Вообще, подсолнухи какие-то гигантские. Ничего общего с теми худосочными фитюльками, которые продают в супермаркетах. А эти… Эти просто удивительно трудно сломать. Точнее, переломить стебель – это Брионии под силу, это легко, но толстые пучки волокон, которые тянутся по всей длине, так просто не разорвешь. Вот, наверное, для чего была нужна лопата. Но Бриония все равно не понимает, чем бы тут помогла лопата. В конце концов она просто тянет и тянет эти самые волокна, и ей слышится, что подсолнух кричит, как в том документальном фильме, который снимали ее родители сто лет назад. Она представляет себе, что растение кричит и умоляет ее остановиться, но она все равно продолжает тянуть, и волокна лопаются медленно, как толстые куски кожи, и отрываются от стебля только у самой земли. И стебель теперь, понятное дело, измочален. С волокнами оторвалось слишком много мякоти, и подсолнух потерял опору, стебель его не держит, и цветок роняет голову, умирая. “Нах, подсолнух, как ты изнемог”. Бриония отшвыривает его в сторону и принимается за следующий.