– Ого! Ты только посмотри!

Анна обернулась и прислушалась. Около дюжины мужчин без сюртуков и воротничков (и среди них Джон) образовали полукруг на берегу реки и дружно затянули «Когда в долине цвели фиалки». У них вышел прекрасный хор на четыре голоса.

– Я и представить себе не могла, что Николас так хорошо поет! – воскликнула Милли.

Анна думала в точности то же самое. Голос Джона отчетливо доносился до нее, перекрывая все остальные голоса, – сильный, звучный баритон, отлично поставленный, без единой фальшивой ноты. Звуки этого прекрасного, теплого, богатого обертонами голоса едва не заставили ее расплакаться. Сделав над собой усилие, Анна улыбнулась.

Мужчины стояли, положив руки на плечи друг другу, не стесняясь своего приподнятого настроения и не пытаясь его сдерживать. Пожалуй, они вкладывали в пение чуточку больше усердия, чем требовалось. Анна заподозрила, что где-то по рукам гуляет бутылка, но никто не был пьян: они были просто в отличном настроении. «Вот и хорошо, – подумала она, чувствуя, как ощущение счастья пополам с горечью разрастается в ее собственной груди, и закрыла глаза, чтобы его удержать. – О, Джон, – шептала она про себя, – о, мой дорогой…»

– Ты его очень любишь, правда?

Анна заглянула в доброе, мудрое и печальное лицо Милли. Все, что она могла, это кивнуть в ответ. Броуди подошел к ним несколько минут спустя.

– Это что такое? – спросил он, поднимая с одеяла сделанный ею эскиз.

Анна отняла у него листок:

– Еще одно жестокое разочарование.

Это был набросок акварелью: его портрет. До сих пор все ее живописные опыты сводились к натюрмортам с цветами и фруктами да к нескольким робким попыткам изобразить пейзаж. Старательно не замечая его вопросительно выгнутую бровь, она спрятала рисунок в ридикюль.

– Надеюсь, это не означает, что ты собираешься снова взяться за скрипку?

Он сел на расстеленный плед и звонко чмокнул ее в щеку, от души смеясь над ее надутыми губками. Анна покраснела, ничуть не обидевшись. Ей нравилось, когда он над ней подшучивал, но она сделала вид, будто оскорблена до глубины души.

– Да надо бы. Чтоб тебя как следует проучить.

– Как вы себя чувствуете, мисс Милли?

– Очень хорошо, благодарю вас. А вы сегодня в голосе, как я заметила.

– Правда? Мне тоже так показалось, – без ложной скромности ответил Джон.

Анна сидела и слушала, как они перебрасываются шутками, радуясь их дружеским отношениям и в то же время ужасаясь тому, что даже ее лучшая подруга принимает Джона Броуди за ее мужа. Сама она уже стала понемногу привыкать к невероятному положению, в котором оказалась, но сейчас абсурдность сложившейся ситуации вдруг поразила ее с новой силой.

– Э-э-э… Ник, не могли бы вы… могу я переговорить с вами?

Застенчивый голос принадлежал Максу Бейтсли, главному инженеру компании Журдена. Анна приветственно улыбнулась ему, а он смутился и густо покраснел, на тощей шее у него задергался кадык. В проектировании компактных корпусов и трехлопастных гребных винтов Макс не знал себе равных, но вот общаться с людьми, особенно с женщинами, совершенно не умел.

Броуди поднялся и отошел вместе с ним на несколько шагов.

– Мне пора идти, – заторопилась Милли. – Спасибо тебе за приглашение.

– Но ты же только что пришла! – с досадой возразила Анна. – Прошу тебя, не уходи, ты даже не поела и…

– Мне действительно пора. – Подруги взялись за руки.

– Я жалею, что заставила тебя прийти, – призналась Анна. – Что бы я ни делала, тебе становится только хуже. Я поступила эгоистично: мне просто хотелось тебя видеть.

– Глупости! Я тоже хотела тебя видеть.

– Ты придешь меня навестить?

– Нет.

У Анны вытянулась лицо.

– Но зато ты могла бы прийти и навестить меня, – поспешно добавила Милли.

– Я так и сделаю! Завтра же.

– Только не завтра, глупенькая. Как-нибудь на будущей неделе. Я пришлю тебе записку.

– Черт бы тебя побрал, Милли! – с досадой воскликнула Анна.

Милли раскрыла рот от изумления. Анна покраснела от смущения и начала оправдываться:

– Николас иногда так говорит. Это я у него подцепила.

– Вот и прекрасно, – с неожиданной для Анны страстностью одобрила ее Милли.

Они расцеловались, а потом Анна с грустью проводила подругу взглядом. Милли шла с высоко поднятой головой, словно бросая всем вызов.

– Представляешь, Энни, на этот раз я почти понял, что он мне говорил, – сказал Джон, вновь присаживаясь рядом с ней на одеяло и удивленно качая головой.

Она улыбнулась:

– Тебе следовало бы стать инженером.

– Ты так думаешь?

Анна заметила отблеск своей собственной грусти, промелькнувший в его ясных голубых глазах, и нежно провела пальцами по его щеке.

– Где Милли? – спросил он уже более спокойным тоном.

– Она… решила уйти. Я чувствую себя такой… – Анна беспомощно всплеснула руками. – Она страдает, а я ничем не могу ей помочь.

– Ты поддерживаешь ее своей дружбой.

– Но люди так жестоки, Джон! Люди, которых она считала своими друзьями, отказываются ее принимать. Как будто она… прокаженная.

Броуди взял ее за руку, сгибая и разгибая пальцы, перебирая их по одному.

– Милая моя… Если бы я с самого начала знал, каким адом все это обернется для тебя… если бы я мог хоть в отдаленной степени представить себе, как ты живешь, какие правила действуют в твоем мире и чем ты рискуешь, связавшись со мной…

– Только не говори, что ты не ввязался бы в это дело.

– Нет, не ввязался бы. Мне невыносима мысль о том, что люди будут обращаться с тобой, как с Милли. Даже хуже. Если они узнают правду о нас, тебе будет гораздо хуже, чем ей.

Этого Анна отрицать не могла.

– Но я ни о чем не жалею. Я не стала бы ничего менять в нашем прошлом. Хотя нет, кое-что я бы изменила. Я пришла бы к тебе раньше.

Броуди заглянул в ее золотисто-карие глаза – серьезные, правдивые, сияющие любовью.

– Хотел бы я… – Он стиснул ее руку. – Хотел бы я быть благородным джентльменом, – прошептал он. – Ради тебя.

Анна закрыла глаза:

– Разве я тебе не говорила, что ты…

Она умолкла, услыхав шелест травы у себя за спиной. Кто-то опять вознамерился нарушить их уединение. Это был Эйдин.

– Привет, – нерешительно начал он.

Броуди торопливо отпустил ее руку – виноватым жестом, как ей показалось. Она заметила его отчужденность и взглянула на него с удивлением, а потом с пониманием. Он пытался ее защитить. Защитить то, что сам однажды в гневе назвал «белоснежной чистотой ее репутации». Теперь он больше заботился о ее добром имени, чем она сама. Анна растрогалась до слез.