Дуфф кивнул.

– Что скажешь? Все, что от тебя требуется, – это согласие и подпись на заявлении, которое я отправлю в профсоюз моряков. С остальным мне помогут свидетели.

– Капитан, мы просто дурачились. И больше этого не повторится.

– Да, это точно, – капитан потер подбородок. – Как я уже сказал, прошлая жизнь моих моряков меня особо не интересует. Но вот что я тебе скажу: прием, которым ты сломал Хатча, я видел и прежде. К нему прибегают представители уголовной полиции и портовой полиции. И те и другие – полицейские. Поэтому я прошу тебя рассказать всю правду.

– Правду?

– Да. Он набросился первым?

Дуфф долго смотрел на капитана. Вероятнее всего, тот давно уже понял, что на самом деле никакой он не Клифф Юнсон и никогда прежде не работал в ресторане. Все, что от него, Дуффа, требовалось, – это согласиться и поставить подпись. А когда кто-то заинтересуется личностью этого самого Юнсона, он уже будет далеко.

– Ладно, вот вам правда, – сказал Дуфф, и капитан склонился над столом. – Мы просто дурачились, шеф.

Капитан откинулся на спинку стула и поднес к губам чашку, не сводя глаз с Дуффа. Он смотрел не в глаза, а немного выше, на лоб. Проглотив напиток, капитан поставил пустую чашку на стол.

– Юнсон?

– Да, капитан?

– Ты молодец.

– Капитан?

– У меня нет никаких оснований полагать, что Хатч нравится тебе больше, чем всем остальным здесь. Но ты не трепач. Как капитану мне это мешает, но это значит, что в тебе есть дух коллектива. Я это уважаю и случившееся обсуждать больше не стану. Тебя укачивает, и ты врешь, но я был бы только рад, если бы у меня в экипаже было больше таких, как ты. Спасибо за кофе. – Капитан поднялся и вышел.

Спустя несколько секунд Дуфф тоже встал, отнес пустую чашку на камбуз и поставил ее в раковину. Закрыв глаза, он прижал ладони к металлической стойке и сглотнул тошноту. Зачем он все это придумал? Почему не сказал все как есть, что Хатч сам нарвался?

Дуфф открыл глаза. И в висевшей на стене кастрюле увидел собственное отражение. Сердце бешено заколотилось. Дуфф и сам не заметил как, но шапка сползла назад. Видно, Хатчинсон, пытаясь добраться до его лица, задел рукой шапку. Шрам белел на лбу, словно инверсия от самолета на небе. Шрам… Именно на него смотрел капитан, допивая кофе.

Дуфф вновь закрыл глаза, уговаривая себя успокоиться и все трезво обдумать.

Из порта они вышли совсем рано, так что утренних газет капитан прочесть не успел бы и фотографии его не видел. Правда, за день до этого, вечером во время пресс-конференции, по телевизору тоже показывали его фотографию. Был ли в глазах капитана страх, когда он увидел шрам (если, конечно, он его вообще заметил)? Нет. Оттого что капитан хорошо умел притворяться и хотел выиграть время, чтобы Дуфф ни о чем не догадался и им было проще схватить его? Изменить ситуацию Дуфф был все равно не в силах, поэтому решил, что капитан ничего не понял. А все остальные? К ним он все время стоял спиной… Ко всем, кроме Хатчинсона. А тот, даже если и заметил шрам, вряд ли читает новости.

Дуфф вновь открыл глаза.

Через два дня, в среду, рейс закончится. Сорок восемь часов. Продержаться еще двое суток. С этим он справится.

Собор наполнили звуки органа, и Макбет почувствовал, как по телу побежали мурашки. Дрожь была вызвана не музыкой, не проповедью священника, не речью бургомистра и не ломкой. Он дрожал даже не оттого, что шестеро полицейских несли мимо него гроб с телом Дункана. Новая униформа – вот в чем крылась причина. Стоило Макбету шевельнуться, как грубая ткань терлась о кожу и вызывала мурашки. Старая униформа, потертая, сшитая из более дешевой ткани, была намного удобнее. Конечно, Макбет вполне мог бы надеть новый черный костюм, который кто-то – вероятнее всего, Геката – прислал ему прямо на работу. Костюм был из тонкой шерсти, но раздражал кожу еще сильнее, чем униформа. К тому же прийти на похороны полицейского в гражданской одежде означало нарушить протокол.

Несущие гроб полицейские поравнялись со скамьей, возле которой стоял Макбет. За гробом шли вдова Дункана и двое его сыновей. Когда один из них поднял вдруг взгляд и посмотрел на Макбета, тот машинально опустил глаза.

После этого все присутствующие по очереди присоединились к процессии, и Макбет выждал, чтобы оказаться рядом с Тортеллом.

– Замечательная речь, – похвалил Макбет.

– Благодарю. Мне очень жаль, что городская администрация отказалась взять на себя расходы на похороны. К сожалению, сейчас, когда фабрики закрыты, а количество налогоплательщиков неуклонно сокращается, подобные почести – роскошь, которая нам не по карману. Хотя, на мой взгляд, это совершеннейшая дикость.

– Я отлично понимаю позицию администрации.

– А вот родственники покойного Дункана – едва ли. Его жена позвонила мне и сказала, что гроб с телом Дункана следовало бы пронести по улицам города. Так мы, мол, сможем продемонстрировать, что хотим того же, чего Дункан.

– По-твоему, людям это нужно?

Тортелл пожал плечами:

– Честно говоря, не знаю. Судя по моему опыту, так называемые реформы местных жителей вообще не волнуют. Им главное, чтобы в доме была еда и желательно пива побольше. Одно время мне казалось, что здесь грядут изменения, но в этом случае убийство Дункана должно было спровоцировать народное возмущение. А вместо этого у меня такое впечатление, будто люди смирились с тем, что добро в этом городе погибает. Единственный, кто в открытую выразил возмущение, – это Кайт. Завтра похороны Банко и его сына. Ты придешь?

– Разумеется. Их похоронят рядом с церковью Рабочих. Банко был не особо религиозным, но там похоронена его жена, Вера.

– А супруга и дети Дуффа? Их будут отпевать здесь, в соборе, верно?

– Да, но лично я на похороны не приду.

– Лично?

– Здесь будут дежурить несколько полицейских – на тот случай, если Дуфф вдруг заявится сюда.

– А, ну да. Провожать в последний путь собственных детей – какая жуткая участь! Особенно если сам виноват в их гибели.

– Да, несмываемое клеймо вины остается с нами на всю жизнь, а слава и достоинство гибнут в одно мгновение.

– Судя по твоим словам, Макбет, тебе не понаслышке известно, что такое вина.

– Значит, пора мне признаться, что по моей вине погиб самый близкий мне человек.

Тортелл приостановился и удивленно посмотрел на Макбета:

– Что ты такое говоришь?

– Моя мама. Она умерла в родах. Пойдем же.

– А отец у тебя есть?

– Он сбежал в море, как только узнал, что мама беременна, и больше не появлялся. Я вырос в детском доме. Вместе с Дуффом. Мы жили в одной комнате. Но ты, Тортелл, скорее всего, не представляешь себе, что такое детский дом.