Самым главным в своем регулярном саду А. Болотов считал цветы. Вот как он о них пишет несколькими страницами далее: «И, боже мой! сколько невинных радостей и удовольствий произвели мне сии любимцы природы, украшающие собою первые зелени вешние! Как любовался я разнообразностию и разною зеленью листьев и трав их! С какою нетерпеливостию дожидался распукалок (бутонов. – Д. Л.) цветочных и самого того пункта времени, когда они развертывались и расцветали! И самые простейшие и обыкновеннейшие из них, как, например, орлики, боярская спесь и гвоздички турецкие, увеселяли меня столько, сколько иных не увеселяют и самые редкие американские произрастания, и более от того, что все они были мне незнакомы. А о нарциссах, лилеях, пионах и розах, которыми она (госпожа Трусова, знакомая Болотова. – Д. Л.) меня также снабдила, и говорить уже не для чего. Сии приводили меня нередко даже в восхищение самое, и сделали мне маленький мой цветничок столь милым и приятным, что я не мог на него довольно налюбоваться. И с самого сего дня сделался до цветов превеликим и таким охотником, что не проходило дня, в котором бы не посещал я его и по нескольку раз не умывал рук своих, замаранных землею при оправливании и опалывании цветов своих»[481]. Далее Болотов пишет: «…весь тогдашний образ моей жизни был особливый, и так единообразен и прост, что я могу оной немногими словами описать. В каждое утро, встав почти с восхождением солнца, первое мое дело состояло в том, чтобы, растворив окно в мой сад и цветничок, сесть под оным и полюбоваться красотою натуры и всеми приятностями вешнего утра, и вознестись притом мыслями к Производителю всех благ и пожертвовать ему первейшими чувствиями благодарности за все его к себе милости»[482].

Днем образ жизни Болотова в своем «регулярном» саду был аналогичен: «…ходючи по своим аллеям и дорожкам, любовался я вновь всеми приятностями натуры, вынимал потом из кармана книжку и, уединясь в какое-нибудь глухое местечко, читывал какие-нибудь важные утренние размышления, воспарялся духом к небесам, повергался на колена пред Обладателем мира и небесным своим Отцом и Господом и изливал пред ним свои чувствования и молитвы»[483]. После обеда Болотов снова выходил в сад и «занимался там, сидюча где-нибудь под приятною тенью, читанием взятой с собою приятной книжки либо брал в руки кисти и краски и что-либо рисовал до того времени, покуда работы воспринимали опять свое действие и меня к себе призывали. Приятное же вечернее время посвящал я опять увеселениям красотами натуры; и чтобы удобнее ими пользоваться и наслаждаться, то удалялся обыкновенно в старинный нижний сад, откуда видны были все окрестности… Тут, сидючи на мягкой мураве, при раздающемся по всем рощам громком пении соловьев, любовался я захождением солнца, бегущею с полей в дома и через речку перебирающеюся скотиною, журчанием воды переливающейся через камушки милой и прекрасной реки нашей Скниги. И нередко приходя от того в приятные даже восторги, просиживал тут иногда до самого поздняго вечера и до того, покуда прихаживали мне сказывать, что накрыт уже стол для ужина»[484].

Русский усадебный парк. Рисунок А. Т. Болотова. (Изображен русский усадебный парк в его части, близкой к дому)

Нельзя забывать, что описание этого препровождения времени сделано Болотовым уже тогда, когда он был увлечен романтическими садами и романтической эстетикой. Тем не менее бросается в глаза следующее: в регулярном саду Болотов любуется цветами – цветы – главная достопримечательность регулярного сада – и размышляет о Божьем величии. В Старом же нерегулярном саду он предается чтению, мечтаниям, любуется «красотами натуры» – видом на реку, слушает журчание воды и пение птиц.

В регулярном саду и в старом запущенном дедовском саду – два разных восприятия природы и, соответственно, два различных препровождения времени.

Характерно, однако, что в эпоху романтизма постепенно побеждало второе препровождение времени, в соответствии с чем А. Т. Болотов приступил к энергичному преобразованию и своего сада, и устройству сада в Богородицке, чему уделено много места в его «Записках».

Новый деревенский дом. Авантитул книги В. А. Левшина «Всеобщее и полное домоводство» (М., 1795)

Еще одна черта свойственна русским усадебным садам: это преодоление иностранной основы (регулярность в большинстве случаев – результат принадлежности России к европейскому искусству). Не случайно, думается, Б. Асафьев связал музыку балета Чайковского «Спящая красавица» с русским садово-парковым искусством Петербурга. Б. Асафьев пишет: «…Чайковский в „Спящей красавице“… обратил французскую сказку о короле-солнце и Версале – в похоронный марш-гимн уже реально, навек уснувшей феодальной монархии Франции, а все народно-наивное в этой сказке сохранил, подставив под музыкальное действие романтические грезы своей юности, юности Петербурга, его белых ночей, панорам островов и цветущих сиреней парков и садов Павловска… Русским стал балет „Спящая красавица“ уже с того момента, как Чайковский перевоплотил образ феи Сирени в родной, певучий и светло-элегический образ русской родной сирени садов и парков, и когда в абстрактное амплуа Авроры, как классической балерины, привнес черты античной статуи русских же парков и ласковый облик Зари, Зореньки и Душеньки, извечно похищаемых Амуром: все это русским поэтам и музыкантам было издавна знакомо по русифицированным, даже по деревенским героям и героиням, артисткам и артистам крепостного театра…»[485]

К этому рассуждению Б. Асафьева о русском «садово-парковом» характере «Спящей» можно было бы добавить и следующее: образ разрастающегося парка и сада, скрывающего замок, – это в какой-то мере образ русского усадебного парка, в котором французская регулярность скрывается под напором природных сил.

На развитие садово-паркового искусства в конце XVIII и начале XIX в. значительное влияние оказал Макферсон с созданным им образом Оссиана. Впрочем, хотя влияние было и значительным, его трудно отделить от общеромантических тенденций в садово-парковом искусстве. В частности, столь характерное для Оссиана стремление уйти в меланхолию, замкнуться в меланхолических настроениях было типично не только для Оссиана, но и для романтизма в целом. Тем более следует обратить внимание на те парки, оссианизм которых бесспорен. В Российской империи такими парками были в основном парк Монрепо баронов Николаи под Выборгом и Алупкинский парк Воронцовых в Крыму.