«Согласно описи (1735 г.), – пишет А. Н. Бенуа, – в саду было 1000 яблонь „да подглоданных зайцами 78“, вишен 270, 5 грушевых деревьев и 80 кустов смородины»[503]. В саду была «дикая роща», а за пределами сада Зверинец.

При Екатерине II здесь же появилась «Мыльня их высочества» (верхняя Старова) и «Мыльня кавалерская» (в нижнем саду И. Неелова)[504].

Эти затеи, созданные при Елизавете, сохраняли в Старом саду атмосферу интимности и отсутствия парадности. Тому же служил и позднейший «цветной садик», полагавшийся в садах голландского типа. Эрмитаж и Грот также должны были служить интимности Старого сада. Канал, вырытый вокруг Эрмитажа (как такой же в Петергофе), должен был способствовать уединению в Эрмитаже, отделять его от непрошеных посетителей.

Эрмитаж в Царском Селе стоял прежде, как и полагалось эрмитажам в садах любого стиля, среди дикой рощи. И. Яковкин пишет в «Описании Села Царского»: «Ну, господа! теперь, осмотрев все любопытное по этой стороне, в прежних верхнем и нижнем садах, пойдем осматривать в называвшейся первоначально дикой роще истинно царски украшенный эрмитаж»[505].

Происхождение этой дикой рощи указано в другой книге И. Яковкина – в «Истории Села Царского»: «1721 года, майя 9 дня, присланные, с поручиком Семеновского полка, 60 солдат погонщиков начали, между большим и малым каналами, садить дикую рощу, на показываемых от садовника Фогта местах, всякого рода деревьями… Для дикой рощи нарытыя в лесу солдатами 738 березок, приказано было крестьянам привезти в сад, считая по 10 дерев»[506].

В 1750 г. «февраля 19 дня, по докладу садовника Шредера, в высочайшее присутствие в Петербургском новом зимнем доме, последовало главноуправляющему Царским, полковнику Григорьеву, повеление, чтобы березы, годные для посажения в новом саду в Царском, поискать в лесах дач царскосельских, а плодовитые деревья и кусты вытребовать от Канцелярии строений из Петербургских садов; а именно яблоневых дерев 400, вишенных 200, сливных 100, молодых вишень на шпалерник 1000, диких ореховых кустов 1000, розановых кустов также на шпалерник 500, малины 500 кустов, смородины 500, крыжовнику 300, барбарису 300, сирени 200, берез 1500…» и др.[507] Напомним, что посадки эти выполнялись в период еще так называемого регулярного садоводства и не считались противоречащими садовой красоте: они делались в основном на краю сада, где и надлежало быть диким рощам и эрмитажам.

«Забавность» была так же в духе рококо, как и в духе голландского барокко.

Тем не менее Н. П. Анциферов имел право определить идейное назначение Екатерининского парка как «гармонично-эклектичного», сказав, что «Екатерининский парк был своего рода хвалебной одой из зелени и воды, из мрамора и бронзы»[508], имея в виду, что при Екатерине II парк постоянно пополнялся памятниками русским победам и возникла как своеобразный памятник победам русских над Турцией трехлунная форма пруда близ Генеральской аллеи[509].

На прудах Царского, как и в свое время на прудах Московского кремля, полагалось иметь потешный флот: уменьшенные копии настоящих больших судов. И. Яковкин пишет: «Для гуляния по большому пруду (в Царском. – Д. Л.) содержались всегда разные двувесельные мелкие суда; а в августе 777 года привезены и спущены на большой пруд сделанные по высочайшему повелению на партикулярной верфи два четыревесельных трешкоута, обошедшиеся построением в 507 рублей 71 коп., с позолотою резьбы в приличных местах и окрашением, один зеленого, а другой красного цвета, краскою, на коих ее величество, по благорассуждению, изволила иногда по большому пруду забавляться плаванием. Суда сии в торжественные праздники и доныне украшаемы бывают множеством разноцветных флагов, всегда для сего сохраняющихся в шлюбочном сарае, а при происходивших в садах Села Царского иллюминациях самым прелестным образом освещаемы бывали множеством разноцветных фонарей, по всем снастям и бортам, отсветом своим к поверхности водной производивших вид бесподобной. Летом, по 1825 год, посреди большого пруда стояли на якоре двенадцатипушечная яхта и большой бот, а у пристани большого каскада всегда стоит готовых, в значительном числе двувесельных малых яликов, для желающих кататься по Большому пруду…»[510] Все эти затеи, разумеется, усиливали отнюдь не парадный, а развлекательный и интимный характер царскосельских садов.

Царскосельский лицей. Литография А. А. Тона. 1822

* * *

Для архитектуры барокко, как в свое время и для готики, было типичным располагать строения в тесной городской застройке. Они должны были охватываться глазом не столько в их целом, сколько частями, открывавшимися взору из соседних переулков, между крыш, или рассматриваться в удаляющейся кверху перспективе на фоне неба и бегущих облаков.

Аналогичную особенность мы видим и в садовой архитектуре барокко и русского рококо. Их отличало стремление скрывать по возможности здание хозяина, располагать его среди деревьев, открывая его зрителю лишь частями и в различных ракурсах.

Это стремление в садах голландского барокко рассаживать ряды деревьев близко к стенам дома имело двойное значение. Во-первых, такая изоляция дома позволяла на небольших площадях увеличивать «эрмитажность» «зеленых кабинетов», а во-вторых, соответственно эстетике барокко и не без связи его с так называемым вторым мистицизмом, обеспечивать полускрытость дома, очень важную для создания впечатления необозримости строения.