Ежедневно в Зимнем дворце у императора происходили совещания, в которых принимали участие военный министр Милютин, министр внутренних дел Валуев и шеф жандармов, начальник Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии князь Долгоруков.

Обсуждались прежде всего насущные вопросы о Польше, как укрепить русские войска и какую помощь им можно оказать. Здесь военный министр лучше всех мог сказать о готовности той или иной части, которая могла бы направиться в Польшу и Западный край.

В Польшу были направлены гвардейская пехотная дивизия и несколько кавалерийских и казачьих полков. Повсюду происходили стычки между войсками и повстанцами. Великий князь Константин Николаевич ввел военное положение в Польше, всякий мятежник с оружием в руках был предан полевому суду, и приговоры были приведены на месте преступления.

Император, читая повседневные сводки с поля боя, выразил свое полное одобрение действиям великого князя Константина Николаевича: «Журнал военных действий прочел с истинным удовольствием и поручаю тебе благодарить как всех начальников, так и славное войско наше за их молодецкую службу. Я горжусь ими более, чем когда-либо».

Некоторые члены Государственного Совета в Польше, в том числе и архиепископ Сигизмунд Фелиньский, подали в отставку, мотивируя, что русские преобразования в царстве Польском их не удовлетворяют, они требуют полной политической и национальной независимости, только исполнение этого требования может прекратить развязанную войну.

Дмитрий Милютин с беспокойством читал Манифест императора к восставшим полякам, он был напечатан 31 марта, в первый день Пасхи.

«При первом известии о вспыхнувшем в царстве Польском мятеже мы, по движению нашего сердца, провозгласили, что не виним польский народ за волнения, для него самого наиболее пагубные. Мы относили их к возбуждениям, издавна подготовленным вне царства несколькими лицами, в которых многолетняя скитальческая жизнь утвердила привычку к беспорядкам, насилию, тайным замыслам и крамолам, погасила самые возвышенные чувства любви к человечеству и возбудила даже решимость запятнать народную честь преступлением. Все эти проявления другого времени, над которым история уже давно произнесла свой приговор, не соответствуют более духу нашей эпохи. Настоящее поколение должно иметь целью не потоками крови, но путем мирного развития доставить благоденствие стране. Эту же цель и мы себе предначертали, когда, в уповании на покровительство Божие, дали обет пред Всемогущим и пред собственной совестью посвятить нашу жизнь благу наших народов… На нас лежит священная обязанность охранять край от возобновления волнения и беспорядков и открыть новую эру в политической его жизни, которая может начаться только посредством разумного устройства местного самоуправления как основы всего общественного здания. Мы и положили эту основу в дарованных нашему царству установлениях; но, к искреннему нашему прискорбию, успех их еще не мог быть изведан на опыте вследствие превратных внушений, поставивших мечтательные увлечения на место того порядка, без которого немыслимо никакое преобразование. Сохраняя и ныне эти установления во всей их силе, мы предоставляем себе, когда они будут испытаны на самом деле, приступить к дальнейшему их развитию соответственно нуждам времени и страны. Только доверием к этим намерениям нашим можно будет царству Польскому изгладить следы минувших бедствий и надежно идти к цели, предназначаемой нашей попечительностью. Мы же, с нашей стороны, испрашиваем помощь от Бога на довершение всего, что постоянно считали нашим в сем деле призванием».

В документах этого времени также говорилось, что если мятежники сложат свое оружие к первому мая, то будут прощены.

Вскоре и русское дворянство выразило свое отношение к мятежу в царстве Польском, направляя в Зимний дворец на имя императора свои письма, полностью поддерживающие Манифест к польскому народу.

В связи с польскими событиями в Петербург начали прибывать целые дворянские делегации из различных губерний, чтобы поддержать императора в его политике в Польше. В Белой зале Зимнего дворца император Александр Второй принял все делегации из разных губерний, подходил к делегатам, выслушивал их речи, поддерживал самых страстных ораторов и успокаивал их страсти. В эти же дни Дмитрий Милютин, великий князь Константин Николаевич, князь Орлов и многие дворяне с удовольствием узнали, что в армии и флоте отменены телесные наказания, которые были противны христианству, нравственности и общественному мнению. Ни в одной европейской стране нет телесных наказаний, которые никого не исправляли, а лишь отбрасывало страну в ужасное Средневековье.

В обществе повеяло духом патриотизма, все сословия, за исключением революционного студенчества, были пронизаны патриотическим самосознанием в ответ на революционные речи, навеянные с Запада, и этот патриотический подъем населения выразил в своих ярких статьях издатель «Московских ведомостей» Михаил Никифорович Катков. Публицист, критик, издатель, Катков получил очень хорошее образование, окончил словесное отделение философского факультета Московского университета с отличием, знал европейские языки, входил в кружок Николая Станкевича, сблизился с Белинским, увлекался Гегелем, переводил Гете, Гейне, Шекспира, писал статьи на различные темы, поссорился с Бакуниным и вызвал его на дуэль, увлекся дочерью Шеллинга, лекции которого он слушал, после возвращения из-за границы сблизился со славянофилами, но ненадолго, в доме Каткова состоялось собрание петербургских издателей, в котором принимал участие Чернышевский, написал обращение правительству о цензуре, в котором утверждал, что свобода печати не должна быть пугалом и чем-то запретным. Часто выступал в журнале «Русский вестник», полемизировал с «Современником», с Герценом, опубликовал две статьи о романе Тургенева «Отцы и дети»: «Роман Тургенева и его критики» и «О нашем нигилизме по поводу романа Тургенева» (Русский вестник. 1862. № 5, 7), в которых резко выступил против нигилистов, своими лозунгами и призывами разрушающих мораль и нравственность молодых русских людей. В 1863 году Катков вместе со своим другом П.М. Леонтьевым взяли в аренду газету «Московские ведомости» и писал для газеты передовые статьи.

«Пламенная речь этого убежденного и даровитого писателя поколебала и скоро совсем вытеснила влияние либеральных органов и заграничных выходцев, – писал известный историк Сергей Татищев, – которым известная часть русского общества подчинялась дотоле, и в значительной степени содействовала установлению того единодушного взгляда русских людей на польскую справу, что послужило правительству твердой и надежной опорой в мерах, предпринятых для подавления мятежа и водворения порядка в царстве Польском и в западных областях империи».

Дмитрий Милютин также заметил эти перемены в обществе: «Общество вообще несравненно лучше настроено теперь, чем прежде, – писал он брату Николаю Алексеевичу. – Одни только завзятые нигилисты долгом считают проявлять свое беспристрастие и даже сочувствие к Польше; вся же масса благоразумных людей выказывает неоспоримый порыв патриотизма, опровергающий множество идей, распространенных за границей нашими революционными выходцами и нелепыми туристами».