государь, — сообщил я. — И дослужиться до прокурора у себя на малой Родине.

— Планировал, — повторил император. — Тогда слушай мое решение, Александр Мирный. За проявленный героизм перед лицом опасности, будет дарована тебе награда. Орден мужества, бумаги к которому ты никому и никогда не сможешь показать. И мое императорское дозволение единожды обратиться ко мне напрямую, если случится в жизни такая необходимость.

— Благодарю, государь, — поклонился я.

И что-то мне подсказывало, что этот звонок другу нужен не для того, чтобы мою шкуру спасти. А чтобы в случае если Иван Дмитриевич засунет по пьяной дури голову в пасть крокодилу, из животинки оперативно сделали сумку и перчатки.

Глава 12

Кремль, император Дмитрий Алексеевич Романов

Одна из лампочек на стационарном телефоне мигнула, привлекая внимание. Дмитрий Алексеевич Романов, рассматривавший очередное прошение о выделении дополнительных инвестиций в Саратовскую область, устало потер глаза.

Было несколько административных единиц в Российской империи, которые иначе как заговоренными назвать никак было нельзя. Кого ты туда ни сажай — все равно никаких качественных прорывов в уровне жизни населения не происходит. И ладно бы, если б каждый новый глава воровал как не в себя, так нет! Ни для себя, ни для брата, ни для свата.

И наградить бы такой землицей какого-нибудь подающего надежды дворянина, так и подходящих кандидатов в наличии не имеется. А среди молодежи каждый второй — Дениска Долгоруков…

Император нажал на кнопку селектора. Секретарем в его приемной была женщина средних лет. Достаточно красивая, чтобы украшать собой приемную Его Величества, и достаточно зрелая, чтобы не отчалить в незапланированный декрет, и достаточно умная, чтобы не покупаться на сомнительные комплименты лизоблюдов.

В общем, Ольга Анатольевна подобрала своему супругу говорящую записную книжку на свой вкус, но Его Величество работой Зои Константиновны был вполне доволен.

— Государь, — проговорила секретарь, — к вам князь Долгоруков.

— Что-то я не помню, чтобы приглашал его на беседу, — недовольно процедил Дмитрий Романов.

— Все так, государь. Но он в приемной. Воет, буянит. Глаза шальные.

Дмитрий Алексеевич недовольно цокнул. Послать к чертовой матери князя, конечно, можно. Но император — он же всем подданным как отец родной. Должен таковым быть, по крайней мере. Так что придется оказать милость главе древнего рода.

— Ладно, пускай, — разрешил государь. — Пусть своими шальными глазами на меня посмотрит. И кофейку подай, будь добра.

Император двумя кликами мышки свернул все документы с рабочего стола и откинулся в кресле, ожидая Долгорукова.

— Государь, я требую справедливости! — князь не вошел — ворвался.

Мужчина выглядел неважно. Тяжелое решение изгнать наследника из рода и дальнейшая его скоропостижная гибель состарили Долгорукова сразу лет на десять.

Дмитрий Алексеевич выразительно поднял брови:

— Требуешь? От меня? Ты?

Долгоруков замер в полушаге от стола, подавившись заготовленной тирадой.

— Ты кто такой вообще, чтобы от меня что-то требовать, Виталик? — продолжил тем же тоном император.

— Государь…

— Сядь.

Долгоруков остался стоять, смотря на правителя с нескрываемой ненавистью.

— Сядь или выйди вон, — раздраженно повторил император, и князю пришлось подчиниться.

Несколько секунд Долгоруков сверлил глазами императора, прежде чем тот заговорил.

— Горе твое я понимаю, — мягко произнес Его Величество. — И соболезную твоей утрате искренне. Нет страшнее наказания для отца, чем пережить своих детей.

Князь немного расслабился, а Дмитрий Романов — прищурился:

— Но ты ведь глава рода, Виталик, — напомнил он вкрадчивым голосом. — Глава древнего, уважаемого рода. Как же так ты допустил, что вместо наследника у тебя выросла избалованная девица?

Глаза Долгорукова снова полыхнул гневом, но император не дал ему слова.

— Молчи, Виталик. Молчи, — велел Дмитрий Романов. — Это ты со своим лучшим другом Павликом будешь мне кости перемывать и говорить, какая же я сволочь бездушная, не даю придушить безродного пацаненка за то, что посмел отбиться от твоего сына. Мы-то с тобой прекрасно понимаем, что не убей твоего сына Мирный, до него бы дотянулся Меншиков. Он бы легко нашел ключик к сердцу избалованного мальчишки, росшего на его глазах. Нашел бы и начал на тебя давить. Не впрямую — но болезненно, чувствительно. Или, еще хуже, не отбился бы Мирный, и все — каждый бы вокруг знал, что Виталик Долгоруков воспитал не сына, а душегуба. Дениска-то и педагога походя убил, ничего у княжича не екнуло. И что бы мы тогда с тобой делали? Публичный суд, казнь? Рудники? И шепотки за спиной. За твоей, не за моей, заметь.

Долгоруков молчал. Лишь глаза выдавали все эмоции князя. Бешеные, злые, полные горя и отчаяния. Сын — он ведь все равно сын. Хоть хороший, хоть дурной. Своя кровь сильнее любых законов человеческих.

— Я прав, Виталик, и ты это знаешь, — продолжил император. — А потому выйди отсюда с гордо поднятой головой. Жену молодую я тебе разрешил, вот и займись вопросом продолжения рода. Бастарды — это, конечно, хорошо, но лучше бы были законнорожденные сыновья. Иначе что ждет род Долгоруковых, если не оставишь сильного потомства? М, Виталик?

— Братоубийство, — нехотя процедил князь.

— Во-о-от, — кивнул Его Величество. — А мы же с тобой не хотим, чтобы такой древний и уважаемый род прервался, потому что первый блин вышел комом? Не хотим. Иди и помни — время скорби пройдет, а долг перед родом и страной останется.

Когда так и не проронивший ни слова в ответ Долгоруков вышел, Дмитрий Алексеевич немного посидел, задумчиво барабаня по столешнице, и, выбрав быстрый набор на стационарном телефоне, снял трубку:

— Витя, а присмотри за нашим отцом в трауре, — распорядился государь. — Чувствую, натворит дел с горя. Как бы потом тебе за ним убираться не пришлось.

Императорский Московский Университет, Александр Мирный

Утро очередного учебного дня было по-настоящему осенним и абсолютно мерзотным. Сдувающий с ног ветрище, мелкий, противный дождик и окружающий пейзаж, окрашенный во все градации серого. В общем, в Москве случился Питер, которого в этой реальности не было.

Иван, вернувшийся в общежитие поздно ночью с ворохом каких-то папок, на мой вопрос о завтраке пробурчал в подушку что-то невразумительное. Решив, что парня укатали дела государственные, а не девицы, я оставил цесаревича досыпать.

С момента моего боя против княжича Долгорукова, который к тому времени, оказывается, уже княжичем-то и не был, вроде бы прошло не так много времени, однако что-то неуловимо изменилось. И ладно бы только в отношении меня — все-таки для большинства учащихся я теперь убийца, хоть и непреднамеренный.

Но нет, какое-то тревожное настроение было словно разлито в воздухе. Общее напряжение между студентами, сдерживаемое то ли хорошей погодой, то ли хорошим воспитанием становилось все сильнее. И на полигоне все чаще и чаще