Когда я краешком глаза увидел, как громадная лапа приподнялась и двинулась ко мне, я даже испытал что-то, вроде облегчения — ко мне двинулась смерть, может быть, мучительная и жуткая, но

(мы тебя не больно зарежем?.. Хрена лысого…)

она избавит меня от этого мучения.

Лапа с глубоко втянутыми когтями зависла надо мной, сбоку от меня, повернулась, из-под огромных, розоватых и неправдоподобно нежных

(не может эта нежная, розоватая кожица выдерживать такой вес, ЕГО вес, не может…)

подушек на мгновение высунулись острия когтей, и на каждом вспыхнули тусклые красноватые искры — отблески горящего над нами медно-красным огнем диска… Я зажмурился.

Меня что-то мягко коснулось…

Что-то знакомое… Что-то близкое, родное и чужое…

Мягкая кошачья лапка — это высшее проявление нежности и ласки, на которое только способен маленький Зверь, не прирученный, неизменный, много веков живущий…

Блаженное ощущения тепла и покоя заползло в каждую щелочку моего дергающегося от боли сознания и слизнуло боль, как чей-то мягкий язык слизывает остренькую соринку с воспаленного глаза. Смерть — приятна, успел подумать я, разлепив вздрагивающие веки и медленно приоткрывая вдруг заслезившиеся глаза, почему все так боятся ее, так ненавидят, так тупо хотят оттолкнуть… Смерть — это тепло и покой… это где нет боли, где нет тоски, где… с тебя снята наконец эта проклятая Кара, это жуткое невыносимое наказание ВЫБОРОМ — несправедливое, ненужное, не…

Лапа слегка напряглась, чуть сблизив розоватые подушки и обдав меня каким-то ровным, мощным гулом — слабым отзвуком всей, таящейся в ней энергии… Она слегка напряглась, словно лениво и нехотя показав, какая сила, какая мощь скрыта в ней, и…

Мягко оттолкнула меня в сторону, не пожелав играть в жестокую и страшную — для меня, и забавную, серьезную и правильную — для него, игру… Оттолкнула, не играя, а… Прочь

(катись… уходи… уползай…)

от себя, от мерно покачивающегося из стороны в сторону конца громадного хвоста, от черного колодца огромного вертикального зрачка — входа

(…окна? Двери? Или лишь проекции, изображения? Кто знает… Кто может знать, кроме Того, Кто зачем-то создал ее…)

в невероятную, не доступную пониманию ни одной живой твари, не живую, не мертвую, а существующую, СУЩУЮ бездну… ВЕЧНОСТИ.

Толчок лапы сделал выбор за меня — не помог мне, не пришел мне на помощь, а равнодушно показал, как легко и просто может сделать выбор тот, который ЗНАЕТ, кто он есть и… За кем поэтому всегда стоит, в ком поэтому всегда живет, в ком всегда ЕСТЬ Тот, Кому Все Равно, для Кого ВСЕ — РАВНО и ВСЕ — РАВНЫ, от мала до велика, ибо нет ни мала, ни велика в подвластной лишь Ему Одному ВЕЧНОСТИ и постижимом лишь Ему Одному ЗАМЫСЛЕ…

Толчок лапы был мягкий, но… Мягкий — для нее, а я от этого толчка пролетел метра два, задел ногами за валявшуюся на песке без сознания Рыжую и брякнулся навзничь, распластавшись на песке, как выброшенная на берег моря медуза, успев лишь схватить Рыжую за руку, вцепиться в ее ладонь и не выпустить, не отпустить, не бросить…

И последним, что я увидел перед тем, как затылком врезался в мягкий песок, была громадная морда Зверя с раздвинутыми усатыми губами и раскрывшейся пастью, задранная вверх, к красному диску, полыхнувшему ослепительной вспышкой и расколовшемуся

(то ли там, наверху, то ли в моем вырубающемся сознании)

на тысячи сверкающих рубиновыми искрами осколков…

А последним, что услышал… Что распороло мои барабанные перепонки, как раньше когти Зверя распороли мерзко извивавшееся тело гадины — «пиявки», — было усиленное во сто… тысячу… Бог знает, сколько крат, вырвавшееся из громадной глотки равнодушное «Мя-я-яу».

Вырвавшееся не для того, чтобы что-то сказать мне

(кто я такой, чтобы Ему — говорить со мной?…)

не потому что Он хотел напугать меня или успокоить

(что я такое, чтобы Ему — пугать или утешать меня?…)

а потому что…

Потому что КОШКИ ГОВОРЯТ «МЯУ».

Потом…

Ничего.

Я раскрыл глаза и увидел красноватые резные ножки стульев, четырехлапую толстую ногу овального стола карельской березы, а левее огромный экран телевизора со «снегом». Я подумал, что снова

(вошел?.. Влез?.. Попал?…)

окунулся в какой-то кошмар, но услышал негромкое требовательное мяуканье, повернул голову влево (как же у меня затекла шея!) и увидел Кота, сидящего у мойки, возле пустой миски, и выжидающе смотрящего на… Нет не на меня, а на диван, возле которого я сидел на полу, расставив согнутые в коленях ноги, и на котором…

Я повернулся (как же у меня затекло все тело!), поднял голову и уставился на Рыжую, сидевшую с поджатыми под себя ногами на диване — обхватив себя обеими руками, она старалась унять дрожь (у нее это не получалось) и смотрела на Кота.

— Он хочет есть, — сказал я не потому, что хотел сообщить ей этот и без того очевидный факт, а чтобы послушать звук собственного голоса… Чтобы узнать, звучит он, или я опять лишь раскрываю рот, а оттуда не вылетает ни….

Голос звучал, причем звучал вполне нормально — не хрипел, не заикался, не срывался на фальцет.

— Да, — сказал она (тоже вполне нормально), перестала дрожать и спустила ноги с дивана. Двигалась она как-то замедленно, словно все тело у нее тоже затекло.

Я подтянул к себе ноги, перевернулся, встал на колени, положил правую руку ей на ляжку, легонько оперся на нее, чтобы подняться на ноги — совсем легонько, но тут же скривился от боли, потому что… Мы оба посмотрели на мою распухшую руку с окровавленными и уже начинающими синеть суставами пальцев, а потом — друг на друга. Рыжая снова задрожала, опять обхватила себя руками и с трудом выдавила:

— Значит… это было…

— Угу, — кивнул я и осторожно (в руке еще пульсировали отголоски боли) погладил ее ногу. — Было…

— Это было там… — уже легче произнесла она. — Там, где ты когда-то… На том самом месте, где ты — с мотоциклом?..

Я опять кивнул.

— И мы не… Не умерли? — как-то совсем по-детски, наивно спросила она.

— Задай вопрос полегче, — устало выговорил я. На меня и вправду, помимо затекшего, ноющего тела и пульсирующей тупой болью правой руки, навалилась какая-то тупая усталость. Спать не хотелось, лежать — тоже, хотелось просто закрыть глаза и отключиться на время, а может и…

Навсегда.

Это не усталость, понял я, это — то, что мы видели и что… просто не помещается в… ни во что, чем мы воспринимаем окружающую среду… Мы слишком маленькие, чтобы оно поместилось… Нет, оно — слишком большое… Мы…