Одной парой глаз она сосредоточенно смотрела на компьютер в темной комнате. Щека ныла тупой болью, костяшки пальцев горели. В руке она держала стакан джина, на столе стояла сырная тарелка.

– Убирайся…

Другой парой глаз она спала. Электроодеяло успокаивало ее мышцы, а мягкие простыни ласкали кожу.

– …отсюда…

Третьей парой глаз она пристально смотрела на саму себя и ощущала холодную сталь вокруг шеи и запястий.

– …на хрен…

Четвертой парой глаз она видела дверь. Сама сидела на жесткой кровати, подтянув колени к груди. Освещение было тусклое, полоса света под дверью слепила глаза.

– …гребаная…

Последней парой глаз она смотрела телевизор. Комната была яркая и уютная, окна выходили на реку. Она ела морковь и подняла взгляд, когда в комнату вошла высокая женщина с пронзительными голубыми глазами.

– …сука!

Контакт прервался, и Мифани нетвердо отступила назад. Она чувствовала себя так, будто пробежала несколько миль. Пот лился градом, колотилось сердце, дрожали колени. Она инстинктивно наклонилась вперед, и зубцы корсета ее блейзера впились в ребра. Она разинула рот, набрав побольше воздуха, и заставила себя встать ровно. Они с Гештальтом смотрели друг на друга и оба слегка задыхались. Никто не произносил ни слова, а потом Мифани осторожно попятилась из комнаты. Тлеющий яростью взгляд Гештальта был прикован к ней.

– Что-нибудь из него вытащили? – спросила Ингрид за миской супа.

Смотритель настоял на том, чтобы они пообедали в общей столовой, и когда Мифани попросила возможности уединиться, неуверенно извинился и вышел. Снаружи двери остались ядовитая пешка и двое из почетного караула, а еще трое телохранителей повисли за окнами на альпинистских веревках. По настоянию Мифани они расположились лицом к улице.

– Возможно, – ответила Мифани.

– А он из вас?

– Хочется думать, что нет.

– Он понял, что вы потеряли память? – спросила Ингрид как бы между делом.

Мифани ошеломленно посмотрела на секретаря. Она смотрела только на Ингрид, словно весь остальной мир перестал для нее существовать.

– Полагаю, мне следовало этого ожидать, – сказала Ингрид. – По Ладейной ходят слухи, что вы теперь умеете получать контроль над телом, не касаясь к нему.

– А сама ты не заметила? – спросила Мифани. – Я же на глазах всего Правления заставила человека ранить себя ножом. – Она произнесла это со сталью в голосе, надеясь этим внушить мысль, что при желании могла бы сделать то же самое и с Ингрид. Правда, секретарь в этот момент держала ложку супа, но Мифани чувствовала, что может импровизировать.

– Ну не забывайте, я задыхалась, пока носилась в облаке, которое выпустил слон Грантчестер, – заметила Ингрид.

– Разумеется, – кивнула Мифани.

Повисла пауза. Мифани ощущала неловкость, а Ингрид будто была вполне довольна собой, хотя мышцы ее совсем не двигались.

– Так вот, об этом моменте, что ты упомянула…

– Вашей амнезии, – уточнила Ингрид.

– Да, об этом, – подтвердила Мифани. – Хотя я и предпочитаю не считать ее таковой.

– Вы предпочитаете не считать полную потерю памяти амнезией?

– А что, звучит неоправданно?

– Я просто стремлюсь к точности, ладья Томас, – сказала Ингрид.

– И все равно ты называешь меня ладьей Томас, – указала Мифани.

– Вы сами называете себя ладьей Томас, – заметила Ингрид.

– Давай не будем заострять внимание на мелочах, – сказала Мифани. – Давно ты это поняла?

– С того вечера, как зашла в кабинет и увидела, что ладья Мифани Томас свернулась на полу калачиком и, вся в слезах, бормотала что-то о том, как чувствует, будто ее воспоминания испаряются. – Мифани смотрела на секретаря, разинув рот. – То была другая Мифани Томас, разумеется, – милосердно добавила Ингрид. – Та, которая была вами до вас.

– Угу, – проговорила Мифани.

Ингрид невозмутимо взглянула на нее и тяжело и протяжно выпустила из легких весь воздух, который смогла.

– Очень хорошо, – сказала секретарь. – Вот как это случилось.

Было уже поздно, и Ингрид сердилась из-за того, что до сих пор находится в лифте Ладейной. Ее старшая дочь Эми прибывала на поезде из Йорка – на выходные из университета, – и Ингрид не терпелось вернуться домой. И только выехав с парковки и обойдя ночных протестующих, она вспомнила, что оставила дочкин подарок в ящике стола. Последняя капля раздражения этого чрезвычайно долгого и отвратительного дня.

Сначала пришлось заминать побег гарпии в центре Сток-он-Трента. Потом в последний момент обнаружилось, что доклад премьер-министру содержит ряд существенных ошибок и должен быть перепроверен в мельчайших подробностях. Ингрид чувствовала себя виноватой, оставляя Томас одну в офисе, но ладья еще просматривала последнюю редакцию доклада и, зная о приезде Эми, отпустила свою помощницу.

– В самом деле, Ингрид, иди, – сказала Томас. – Я уже почти закончила. Я сама отдам его посыльному, и он отвезет бумажную копию на номер десять[21]. Потом поднимусь в квартиру и переночую там. Ты же отпустила мою машину, верно?

Ингрид с улыбкой кивнула.

– В таком случае доброй вам ночи, ладья Томас, – пожелала Ингрид. – И постарайтесь отдохнуть на выходных.

– М-м? – спросила Томас, уже вновь погрузившаяся в доклад. – Ах да. Ты тоже, Ингрид. Хорошо тебе провести время с семьей.

Ингрид пронаблюдала, как ладья, рассеянно смахнув волосы с лица, переключила все внимание на лежавшую перед ней папку. Помощница покачала головой – она понимала, что ее начальница проведет в офисе бо́льшую часть выходных. Ингрид ощутила укол жалости, но ушла чуть ли не вприпрыжку. Почти все сотрудники уже разъехались, и она наслаждалась тишиной тусклых коридоров.

Спускаясь мимо отдела публикаций, она видела, что там еще горел свет и над бумагами за усердным чтением склонилось несколько голов. Но сейчас, когда она возвращалась за подарком для Эми, все уже собирались уходить. Значит, ладья Томас одобрила доклад и отправила его в защищенном пищеводе Тоби, посыльного, работавшего в тот вечер.

«Если эта женщина еще не поднялась в квартиру, – подумала Ингрид, – если я увижу, что она уже читает что-то новое, я отберу у нее маркеры и отправлю спать».

Света из-под двери не пробивалось, а значит, ладья Томас ушла в квартиру и, судя по всему, работает там.