Неужели и впрямь все могло быть настолько просто?

Пастора Фелпса ошеломила эта новость:

– Если бы дорогая миссис Фелпс не умерла и это услышала! – воскликнул он и вытер с глаз слезы, затем отложил желтую безрукавку, которую вязал, и тут же благословил нас обоих.

Домой мы отправились вместе, все трое, в экипаже, вместе с громоздким свертком, в котором лежал мой настоящий отец.

Когда мы оставили островные кусты Джадлоу позади и увидели вдалеке полуостров в форме селедки, бывший мне домом, сердце мое воспарило.

– Смотри, Фиалка, как он похож на рыбу, – воскликнул я. – Хвост приклеен к материку, голова тянется в море.

– Именно так я его и представляла, – кивнула она, вдыхая соленый воздух. И сжала мою руку.

Сухопарый Заттортруб, прослышав о нашем решении вернуться, сердито уехал из Пастората, позабыв о всякой христианской доброй воле. Я толкнул дубовую дверь, покосившуюся еще со времен Наводнения, и ступил в нашу кухню. Каменная кладка все также искрилась солью. Я обрадовался – некоторые вещи не меняются.

Пастор Фелпс отправился приводить в порядок матушкину могилу, а я развернул мартышку-джентльмена и смахнул с него пыль, пока Фиалка отглаживала его рубашку и панталоны. Когда мы поставили его у очага и я протер ему глаза, мне показалось, джентльмен стал выглядеть лучше и жизнерадостнее, чем за всю свою жизнь. Фиалка повесила на его согнутую руку кухонное полотенце. Так он смотрелся уютнее.

Вернувшись и увидев джентльмена, Пастор Фелпс немного смутился. И застыл с мотыгой и лопаткой в дверях, краснея.

– Прошу тебя, отец, – подбодрил я. – Заходи, знакомься. Он тебя не укусит.

Наконец Пастор Фелпс в нерешительности ступил на каменный пол, протянул руку и пожал волосатую ладонь мартышки-джентльмена.

– Рад познакомиться с вами, сэр, – официально изрек он. И, прочистив горло, добавил: – Я провел много часов, размышляя о вас в Лечебнице. И хочу заявить: хотя в душе я и клеветал на вас, за что прошу прощения, для меня великая честь наконец-то приветствовать вас, – тут он еле сдержал слезы, – как члена моей семьи.

Мы с Фиалкой зааплодировали.

Что касается доктора Айвенго Скрэби, он так и не оправился от вечера Банкета. Наше с Фиалкой исчезновение, а также пропажа мартышки-джентльмена – вкупе с публичным унижением на глазах у мистера Дарвина – привели к такому мощному эмоциональному потрясению, что таксидермиста охватило кратковременное безумие, вскоре закончившееся смертью. Мы прочитали его некролог в «Громовержце». «Ученый, мастер, мыслитель, обессмертивший животный мир», – назвали его в газете.

Три месяца спустя из Лондона в огромном запечатанном гардеробе прибыло несколько его шедевров таксидермии вместе с призраком в юбках – Опиумной Императрицей. Открыв скрипящую дверь, мы с Фиалкой обнаружили страуса в ночной рубашке; кенгуру в панталонах; вомбата в бриджах и разнообразных млекопитающих поменьше в детских брючках. И верного корги Жира. Последнее чучело, которое набил Скрэби, как сообщила нам Императрица, отряхивая юбки.

– Как он умер? – зарыдала Фиалка.

– Вы убили его, – отрезала Императрица. – Своими глупыми вегетарианскими штучками. Он умер в вечер Банкета.

Фиалка горько плакала, узнав об этом. Ей не нужны были дальнейшие упреки жестокой матушки – она и сама винила себя в его смерти.

– Пес не может жить на одной траве, – всхлипывала она, гладя худое чучело Жира, пустую оболочку некогда живого пса. Урок усвоен. – Покойся с миром, дорогой Жир, – прошептала Фиалка, поцеловала корги и осторожно поставила его обратно в гардероб.

Императрица презрительно фыркнула и принялась осматривать кухню:

– Узнаю этот дом, – произнесла она, глядя в темноту камина. – Старый Пасторат в Тандер-Спите, верно? Только посмотрите, в каком он состоянии! – воскликнула она, пиная каменный пол кружевной туфелькой и выбивая кристаллики морской соли. – Поверьте, через сто пятьдесят лет вы его не узнаете! Вон там повесят телефон, эти две стены снесут, и гостиная с телевизором будет…

Но тут Фиалка взяла матушку за руку и твердо потащила ее обратно в сторону шкафа.

– И вы тоже можете отправляться на покой, мама, – провозгласила она, толкнула Императрицу внутрь и уверенно захлопнула дверь. – Идите и тревожьте кого-нибудь другого, – заявила мисс Скрэби. И повернула ключ в замке.

– Ладно, так и сделаю! – раздался приглушенный голос привидения из пропахшей нафталином темницы. Больше мы призрака не видели.

Как и обещала Фиалка, червь меня более не беспокоил. Я вернулся к естественной пище моих предков: фруктам, овощам и изредка насекомым, а книгу Фиалки, «Бесплотную кухню», Вегетарианское Общество и газета «Таймс» провозгласила кулинарным шедевром и достойным ответом «Cuisine Zoologique: une philosophy de la viande» Кабийо – как оказалось, всего лишь мимолетной вспышкой в гастрономической кастрюле.

– Я никогда не сомневался, – признался я Фиалке, – что матушка пыталась мне что-то сказать этими тыквами на могиле! – И поведал ей о гадком слабительном, которое как-то приготовил из них, чтобы изгнать Милдред.

– Наверное, она и впрямь пыталась тебе кое-что сказать, – прошептала Фиалка. – Но не то, что ты думал. Смотри. – И указала на новый плод, зревший в основании большого желтого цветка. – Какого цвета, ты говорил, была первая тыква?

– Та, что я посадил, когда она умирала? Зеленая. Зеленая в пунктирную полоску.

– Посмотри.

Я глянул сквозь колючие листья и увидел маленький зеленый овощ.

– Такая же! – воскликнул я. Прошло восемь лет и восемь поколений.

– Атавизм, – проговорила Скрэби.

– Что ж, если это послание, я не вижу в нем смысла, – признался я. – Будем надеяться, будущее разрешит эту загадку.

Пастор Фелпс вернулся к проповедям, но теперь они звучали по-новому.

– У моего сына был червь по имени Милдред, – начал он первую проповедь. – Мы не сомневались, что она существует, и пытались всеми способами избавиться от нее. Но настал день, и мы поняли, что она – пустая химера; и возликовали – и опечалились тоже. Ибо, когда в тебе живет вера – вера настолько сильная, что становится живым существом, – и ты вдруг узнаешь, что она всего лишь плод твоего воображения, ты ощущаешь утрату.

Он оглядел приход. Они ловили каждое его слово.

– Бог – как этот червь, – произнес Пастор. Лица изумленно нахмурились; раздались ошеломленные вздохи. – Невидимое присутствие, которое мы чему-то приписываем. А потом узнаём, что Он – плод чего-то иного. Наших надежд. Наших страхов. Нашего естественного стремления к упорядоченности мира. Но я спрашиваю вас: неужели знание того, что Он не существует, делает Его менее нужным в наших жизнях? Неужели у нас нет права вообразить Его? И неужели эта фикция не может обрести такую реальность, чтобы стать равносильной факту? А потом – просто быть им?