(Эй, ладно вам, чего это вы так испугались, что я себе здоровье пивком поправлю?)

«On s’dégrise pas avec la bière, Monsieur, mais avec le bon petit déjeuner». (Мы не пивом здоровье поправляем тут, мсье, а добрым завтраком.)

«Way, mais on est pas toutes des soulons». (Ага, но не все ж тут пьяницы.)

«Не говорите так, мсье. Вот же, смотрите, в добром бретонском масле, сбитом из сливок, и хлебе, свежем, только что от пекаря, и в крепком горячем кофе, вот как мы трезвеем. Вот ваше пиво, voilà, а кофе я на плиту поставлю, чтоб не остыл».

«Отлично! Вот настоящий человек».

«Вы хорошо говорите по-французски, но у вас акцент?»

«Oui, du Canada».

«Ах да, у вас же американский паспорт».

«Но я не по книжкам французский учил, а дома, я по-английски в Америке не мог говорить до, ох, лет пяти-шести, мои родители родились в Канаде, Québec, фамилия моей матери L’Évêque.

«А, тоже бретонская».

«Но с чего бы, я думал — нормандская».

«Ну, нормандская, бретонская».

«То и сё — французская с Северов, как ни верти, а?»

«Ah oui».

Я наливаю себе сливочную шапку над пивом из бутылки эльзасского, на западе лучше не падало, а он смотрит с отвращением, в фартуке своем, ему наверху номера убирать, чего этот туповатый американский кэнак его задерживает и почему с ним всегда так?

Я сообщаю ему свое полное имя, а он зевает и говорит: «Way, тут в Бресте полно Лебри, пара дюжин. Сегодня утром, перед тем как вы встали, вот ровно тут, где вы сейчас сидите, компания немцев отлично позавтракала, теперь ушли».

«Хорошо они в Бресте повеселились?»

«Разумеется! И вам надо остаться! Вы ж только вчера приехали».

«Я в “Эр-Интер” поеду за чемоданом, и я в Англию, сегодня».

«Но, — он смотрит на меня беспомощно, — вы же не видели Бреста!»

Я сказал: «Ну, если я смогу сюда вечером вернуться и переночевать, в Бресте я остаться смогу, мне, в конце концов, хотя какое-то место нужно». («Может, я и не опытный немецкий турист, — прибавляю мыслью я самому себе, — раз не катался по Бретани в 1940-м, но я уж точно знаю кое-каких парней в Массачусетсе, которые тут ради вас ездили из прорыва Сен-Ло в 1944-м, точно грю») («и ребята эти притом французские канадцы».) И на этом все, потому что он говорит:

«Ну, у меня для вас сегодня вечером номера может и не оказаться, а может, и будет, все зависит, едут швейцарские группы».

(«И Арт Бухвальд», — подумал я.)

Он сказал: «Ну, ешьте доброе бретонское масло». Масло было в маленькой глиняной бадейке два дюйма высотой и такой широкой, и такой милой, что я сказал:

«Можно мне эту бадейку для масла, когда я его доем, моей матери она очень понравится, это ей будет сувенир из Бретани».

«Я вам чистую из кухни принесу. А вы пока завтракайте, а я схожу наверх и заправлю пару постелей». Поэтому я дохлебываю остатнее пиво, он приносит кофе и стремглав убегает наверх, а я мазаю (как масляные Ван-Гоговы капы) свежее маслобойное масло из той бадейки, почти все за один присест, прямо на свежий хлеб, и хрумкаю, жую, поговорите мне о своих «Фритос», маслу конец, не успеют еще Крупп и Ремингтон встать и сунуть малокалиберную чайную ложечку в нарезанный дворецким грейпфрут.

Сатори там, на постоялом дворе Виктора Гюго?

Когда он спускается, не осталось ничего, только я да одна из тех диких мощных сигарет «Gitane» (значит «Цыганка») и дым столбом.

«Вам лучше?»

«Ну, вот это масло — хлеб сверхособенен, кофе крепок и изыскан. Но теперь я желаю коньяку».

«Ну, заплатите за номер и ступайте вниз по Виктора Гюго, на углу там коньяк, езжайте за саквояжем, улаживайте дела и возвращайтесь узнать, будет ли сегодня номер, а дальше старый дружбан старина Нил Кэссади уже не сможет зайти. Каждому свое, а у меня наверху жена и дети так заняты, с цветочными горшочками играются, если, да если б даже тысяча сирийцев тут все с ног на голову ставила в бурых мантиях самого Номиноэ[68], я б у них все равно всю работу сам делал, как уж оно есть, как вам известно, тяжкосетое Кельтское море». (Я запечатлел здесь его мысль ради вашего наслаждения, и, если вам не понравилось, считайте тумакчизацией, иными словами, я навесил вам жесткачом тумака.)

Я говорю: «Где Плузэмедо? Хочу писать стихи у моря ночью».

«А, вы имеете в виду Плузеведе. Ах, некогда, меня не касается. Мне уже работать пора».

«Ладно, я пошел».

Но вот пример порядочного бретонца, ну?

27

И вот я иду в этот угловой бар, как велено, и захожу туда, а там старый Папа Буржуа или, что вероятнее, Кервелеган, или Кертыссер и Кер-выссер за стойкой, одаряет меня холодным таким морпеховым взглядом, морпихая меня со всех сторон, и я говорю: «Коньяк, мсье». Ни хрена не торопится. Заходит молодой почтальон с мешком своим кожаным на плече и давай с ним трепаться. Я несу свой деликатный коньяк за столик и сажусь, и при первом же глоточке содрогаюсь от нехватки того, чего не хватало всю ночь. (У них тут другие марки, помимо «Хеннесси», и «Курвуазье», и «Монне», наверняка же поэтому Черчилль, этот старый барон, сзывающий своих гончих в паленой пальтовой плотине, всегда писал во Франции с сигарой во рту.) Хозяин оценивает меня пристально. Явно. Я подхожу к почтальону и говорю: «Где в городе контора самолетной компании “Эр-Интер”?»

«Фиг знает» (но по-французски).

«Вы в Бресте почтальон и даже не знаете, где такая важная контора?»

«Что в ней такого важного?»

(«Ну прежде всего, — говорю я сам себе ему экстрасенсорно, — это единственный способ отсюда свалить — и быстро».) Но говорю всего лишь: «У меня там чемодан, и мне надо его оттуда забрать».

«Ничё себе, да не знаю я, где она. А вы, старшой?»

Нет ответа.

Я сказал: «Ладно. Сам найду» и допил коньяк, а почтальон сказал:

«Я же просто facteur» (почтальон).

Я что-то ему заметил по-французски, публикуемое на небесах, на публикации чего я настаиваю тут только по-французски. «Tu travaille avec la maille si tu sais seulement pas s’qu’est une office — d’importance?»[69]

«Я тут недавно работаю», — ответил он по-французски.

Я не пытаюсь тут очевидное втолковать, но послушайте-ка!

Я не виноват, да и ни один американский турист или даже патриот не виноват, что французы отказываются