Если коридор и зал большие, луч просто теряется в бездне. Тут так много мрака, что свет рассеивается, исчезает, без следа поглощает столько света, сколько будет нужно. Луч фонаря движется, выхватывает разные участки стены, и невозможно предугадать, что откроется в этом луче. Это гораздо меньше предсказуемо, чем в лесу, в степи или на море, даже когда очень темно.

Ирина чувствовала — у нее нет уверенности в том, что с этим лучом света получаешь знание — что там, в конце коридора? Что может ждать в новом зале? Если в пещере обитает кто-то, то ведь пещера — его мир. И этот кто-то без труда уйдет из луча, если ему не надо быть открытым. И потому даже освещая пещеру, не знаешь, есть там кто-то или нет. Проходишь коридор, даже вроде бы понятный и нестрашный… А в коридоре вполне может стоять кто-то здешний. Этот кто-то, может быть, вовсе и не опасен, но он стоит тут, и он никогда не попадется тебе, пока сам этого не захочет. Знать бы, как он может выглядеть… Это хочется знать и в то же время не хочется — страшно.

В пещере не могут выжить не только люди, но и похожие на них существа — лоси, медведи, белки, волки или собаки. Если там кто-то живет, то существа от нас очень далекие и очень на нас непохожие. И если подумать, как могут выглядеть живущие в пещерах и чем они там могут заниматься, станет особенно понятно, почему в пещерах первобытные люди помещали «нижний мир» — мир, населенный враждебными человеку чудовищами. А мы ведь так и не знаем, живет там кто-то или нет…

Никак нельзя сказать, что все эти размышления сделали Иру сильнее или уверенней в себе. Прямо скажем, если уж размышлять на эти темы, то никак не в самой пещере, не во время погружения в колодцы и не во время движения по абсолютно темным коридорам.

Пока что шли через множество разветвлений каменных коридоров, через систему больших, но соразмерных человеку подземных пространств. Нельзя сказать, что присутствие человека так уж сильно сказывалось здесь. Но все же — то окурок валялся на земле, то спичка. То рубчатый след на тонких натеках пещерной глины. То какой-то «остроумный» человек обессмертил свое имя, нанеся на стену копотью: «Здесь был Андрюха-Маклай». И обессмертил свой вкус, написав дальше матерщину. Не лучшим образом, но присутствие человека в пещере все-таки было отмечено, и чем ближе ко входу, тем сильнее.

А дальше начинались области, где вообще не было никакого следа человека. Мараловы уверяли, что эти области им тоже хорошо знакомы, и верилось, потому что вели себя они крайне уверенно. Но здесь уже не было ни следов, ни окурков. Наверное, здесь бывали только те, кто не склонен к выходкам туристов и кто увековечивает свое имя другими способами.

Местами пол коридора уходил вниз, превращался в жуткое скопление булыжников, уже окатанных водой, и острых, неправильной формы камней разного размера, недавно упавших со стен и потолка пещеры. Лезть по завалу становилось все опаснее и опаснее, и тут искали «камин» — узкое место, где можно идти, упираясь в стены руками и ногами, на распор. В темноте, где видимость ограничена, несмотря ни на какие фонари, люди легко проделывают то, на что никогда не решились бы на поверхности земли, при свете дня.

Местами приходилось пробираться на четвереньках, нырять под нависающие глыбы. В самых узких участках люди ложились на землю, протискиваясь ползком. Посмеиваясь, Алексей рассказал, что тут еще не слишком узко — можно двигаться, прижимая одну руку к телу, а другую вытянув вперед. Вот когда по-настоящему узко, тогда обе руки идут вперед!

Андрей добавил, что в самых плохих местах надо двигаться «на дыхании», или «на вдох»: человек набирает полные легкие воздуха — пока физически может. Резкий выдох, и человек делает рывок, протискивается на считанные сантиметры. Иногда — на «одно ребро»: только на одно собственное ребро соскальзывает человек вперед.

Братья рассказали легенду про мертвого туриста: он проходил узость «на вдох» и застрял намертво. Теперь, продвигаясь в этом месте, надо протискиваться сквозь его грудную клетку.

Голоса Алексея и Андрея уходили куда-то в пространство, многократно отражались от стен, возвращались в виде невнятного, тающего вдали «аааа», то гулко, то на пределе слышимости. Хуже всего было когда эхо просто исчезало, возвращаясь через несколько минут каким-то варварским бормотанием или нечеловеческим хихиканьем. Казалось, передразнивает людей, смеется над ними сама пещера или какое-то мерзкое существо, затаившееся в переходах.

А узости кончались, впадали в гигантские залы, потолки которых терялись в совершеннейшем мраке. Люди поднимала вверх фонарики, и все равно потолки оставались практически не видны.

Наступил момент, когда братья заспорили, куда идти. А как только заспорили, посмотрели друг на друга, засмеялись и пожали друг другу руки (пещера ответила на смех все таким же зловещим хихиканьем). Братья закрепили первую веревку за выступающий камень и дальше пошли по веревочке.

— Отсюда к выходу вернетесь?

Павел не был уверен, Ирка сразу замотала головой.

— Дорогу надо запоминать…

И ничем они не отличались от пройденных и изученных, неизученные и непройденные области пещеры, ничем. Такие же коридоры, такие же «камины» и залы, причудливые объемы разной величины, рядом друг с другом и один под другим.

— Может, разделимся? Не обязательно ходить табуном, — голос Андрея был нейтрален… Даже слишком. Андрей, помимо всего прочего, проверял новичков на отвагу: посмеют ли они ходить вдвоем, без надежных проводников?

Посмели бы оба, но Ирине было уже довольно… даже более чем довольно. Павел был умен и тонок, что говорить, но мальчик все-таки есть мальчик. Павел не хуже Ирины воспринимал то неясное, с трудом выразимое в словах, что исходило от пещеры. Но Ирина позволяла себе реагировать на это неясное, не выразимое в словах: например, она не сочла бы для себя зазорным вылезти из пещеры и никогда не подходить к ней близко. Даже не объясняя толком, почему: вот не захотелось, и все. Для Ирины не слишком важно было победить и себя, и пещеру.

А для Павла это было важно, и если он хотел победить — он не мог позволить себе слишком уж внимательно слушать идущие от пещеры импульсы. Даже приняв их, почувствовав, Павел должен был на них ни в коем случае не реагировать, не поддаваться эмоциям, не срываться в испуг или гнев, а должен был как можно хладнокровнее делать задуманное дело, стараясь как можно лучше понять, что мешает ему его делать. Одним словом — не надеяться, не бояться и не кричать. Имея склонность к заключениям такого рода, очень легко сказать, что Павел — всего-навсего мальчик, и потому он не был в достаточной степени восприимчив и тонок.

Имея склонность к заключениям близким по духу, но противоположным по смыслу, так же легко заметить, что Ирина чересчур ненадежна, слишком эмоциональна, ненормально интуитивна… и вообще всего-навсего девочка.

Но так или иначе Павел и Ирина согласились походить самим, поискать новые залы и коридоры. При том, что Ирина охотно выбралась бы отсюда, чтобы никогда не возвращаться, а Павел так же охотно подавил бы в себе такого рода желания.