консультациях не имело шансов на успех, ибо ни о какой борьбе с германской гегемонией в союзе с Англией в Кремле и не помышляли. Как раз, наоборот: за неделю до приема Криппса Москва и союзный Берлину Рим с помпой подтвердили советско-итальянский пакт о ненападении 1933 г., договорившись при этом о разделе сфер интересов. Москва признавала Средиземное море с прибрежными странами итальянским, а Рим соглашался считать Черное море mare russo. В результате Италия получала свободу рук в восточном Средиземноморье и, по советским прикидкам, должна была играть роль препятствия на пути проникновения в Проливы Великобритании. На этом фоне сделанное С. Криппсом Сталину предложение, чтобы Советский Союз в силу исторических традиций взял под свой патронаж страны Балканского полуострова, выглядело настолько неуместным и несвоевременным, что Сталин отделался от него одной шутливой фразой – о том, что боится заблудиться в дебрях балканской политики.

В августе – сентябре Кремль сделал Берлину два весьма ценных подарка в области внешнеполитической пропаганды. Имеется в виду, во – первых, речь Молотова на сессии Верховного Совета СССР 1 августа. Нарком дал высокую оценку советско – германским отношениям и повторил сталинскую мантру о том, что в их основе лежали «не случайные соображения конъюнктурного характера, а коренные государственные интересы как СССР, так и Германии». 3 августа Геббельс записывает в дневник: «Речь Молотова потрясла Лондон. Этого и следовало ожидать» [7, c. 218]. Другим «подарком» стала передовица газеты «Правда» за 30 сентября «Берлинский пакт о Тройственном союзе»[175], в которой создание этого союза представлялось как естественная реакция Германии, Японии и Италии на усиление англо – американского военного сотрудничества. Такая интерпретация событий не могла не понравиться Берлину. «Заявление Сталина (именно ему приписывалось политическое авторство этой статьи. На самом деле автором был Молотов. – Авт.) воспринято фюрером с удовлетворением. Оно помогает нам продвинуться еще немного вперед», – записал в дневнике Геббельс [7, c.223].

Британский посол быстро усвоил преподанный ему Кремлем урок и решил зайти с другой стороны. В беседе с Молотовым 7 августа Криппс очень откровенно и столь же неуклюже пытался шантажировать наркома угрозой англо – германского примирения в случае продолжения Советским Союзом политики благожелательного нейтралитета по отношению к Германии и враждебного – к Англии. Из Берлина в Лондон, по уверению посла, поступали предложения о мире, целью которых было развязать себе руки на Западе с тем, «чтобы предпринять наступление в другом направлении до наступления зимы».[176] В своем ответе нарком признал, что «политика нейтралитета Советского правительства действительно не одинаковая в отношении Англии и Германии», указав в качестве причины на то, что с Германией у СССР подписан договор о ненападении, а с Англией – нет. (Моментально сделанное Криппсом предложение заключить договор о ненападении между Англией и СССР и подписать торговое соглашение поставило Молотова в затруднительное положение [76, c. 409]). Оправившись, нарком выразил сомнение, чтобы «кто-либо мог предпринять что-либо такое, что повело бы к нарушению договора, заключенного между СССР и Германией» [14, с. 487].

Однако и на германском фланге советской внешней политики господствующей тенденцией все отчетливее становилась деградация. К началу осени 1940 г. отношения между СССР и Германией вступили в фазу серьезных испытаний. После разгрома англо-французской коалиции процесс разрушения их рапалльского фундамента, становившегося как будто уже ненужным, ускорился и был очевидным для обеих сторон. Из Берлина ситуация виделась так: «Еще во время нашего продвижения во Франции в советской политике стала ощущаться новая тенденция» [12, c.160]. Риббентроп имел в виду очевидное недовольство Москвы неожиданными для нее успехами Германии и реакцию Кремля на них в виде концентрации войск на советско – германской границе и силовых акций в отношении лимитрофных государств.

Однако Берлин давал Москве и конкретные поводы быть недовольной его действиями. 31 августа советское правительство заявило протест в связи с отказом Германии признать за Литовской ССР право наследования от бывшей Литовской Республики свободной зоны в порту Мемеля, предоставленной ей в качестве компенсации за уступку города и области Рейху. Куда более серьезное недовольство у Кремля вызвали предоставление Румынии гарантии безопасности и подписание с Финляндией соглашения о транзите; тем более что эти акции были осуществлены без предварительной консультации с СССР, что явилось нарушением положения статьи 3 Договора о ненападении. Попытки немцев представить эти мероприятия, как не имевшие серьезного военно-политического значения, Москвой отвергались.

Со своей стороны, 3 сентября МИД Германии выдвинул претензии к советскому руководству за его действия в Прибалтике и Румынии, выходившие, по мнению Берлина, за рамки августовских договоренностей. 21 сентября последовал ответ НКИД, по которому можно судить об остроте возникшего конфликта. Повторив выдвинутые ранее претензии, врученная Шуленбургу нота предлагала изменить или отменить предусматривавший консультации пункт Договора о ненападении, «если он содержит определенные неудобства» для немецкой стороны. Демонстративная готовность Москвы нарушить целостность документа, имевшего почти сакральный характер, должна была заставить Берлин лучше учитывать советские интересы.

Вскоре замаячила потенциальная угроза уже стратегического масштаба – подписание «Тройственного пакта». В письме Молотову от 26 сентября[177] Риббентроп, впрочем, успокаивал наркома, уверяя, что пакт направлен «исключительно против демократических поджигателей войны». Внимание наркома обращалось на текст пакта, где специально оговаривалось, что «политический статус, существующий между каждой из трех договаривающихся держав и Советским Союзом, этим договором не затрагивается». И все же в Москве не могли не испытывать чувства тревоги.

Пытаясь остановить процесс ухудшения отношений, Шуленбург в сентябре начал работать над организацией визита Молотова в Берлин, однако в отсутствие свежих идей советско-германского сотрудничества Сталин выступил против этой поездки из нежелания «плестись у Германии в хвосте». Действительно, за прошедшее с августа 1939 г. время в результате германских военно – политических триумфов полагавшая себя кукловодом Москва превратилась в берлинскую марионетку. Вождю стал очевиден закат эпохи советско – германского «сердечного согласия» на базе пакта – 39 ввиду исчерпания его программы. А никаких новых увлекательных идей из Берлина не поступало. В их отсутствии единственной перспективой могло быть только стабильное осложнение отношений с ведущей себя все более вызывающе Германией.

16 октября Кремль, как представляется, предпринимает попытку освободиться из немецкого внешнеполитического плена и «поставить Берлин на место» с британской помощью, соединив осью Москва – Лондон две половинки сломанных в ходе московских трехсторонних переговоров стратегических клещей, о которых говорил Гафенку. В этих целях в ходе встречи С. Криппса с наркомом внешней торговли А. И. Микояном было решено придать мощный импульс экономическим связям между двумя странами. Остается вопрос: собирались ли в Кремле просто припугнуть как следует немцев; сбалансировать свои отношения с Берлином и